Мак снова смотрел в окно и сдерживал кипящие внутри чувства, среди которых выделялись три: одиночество, грусть и тонкая пульсирующая жилка любви. Теперь она поняла, отчего чувствовала его эмоции так ярко: их передавала по невидимому каналу связи призрачная, протянувшаяся между ними нить.
Погладить бы его сейчас по волосам, обнять, прижаться к груди…
Мечты о несбыточных желаниях прервала очередная фраза обвинителя:
— Подведем итог. За формирование запрещенной структуры Мак Аллертон будет наказан. Решение о его наказании будет вынесено непосредственно начальником обвиняемого в течение следующих двадцати четырех часов. Теперь касательно вас, мисс Дайкин…
Лайза сжала зубы так, что свело скулы — они накажут его. За нее.
Создатель, что она наделала?
— Так как вы не являетесь женщиной обвиняемого и не давали согласия на изменение собственной энергоструктуры посредством заклинания, Печать должна быть убрана.
«Нет, не надо…» — хотела прошептать Лайза, но горло пересохло — беззвучно открылся и закрылся рот.
— Загвоздка в том, что действие Печати можно нейтрализовать лишь одним способом — смертью одного из партнеров. Вы желаете, чтобы Мак Аллертон был приговорен к казни?
— Нет! — она выкрикнула это так резко, что голос сорвался на визг. — Нет, — проговорила уже спокойнее, чувствуя, как от нахлынувшего страха из груди пытается сбежать собственное сердце. Они шутят? Они, должно быть, шутят. Нет, только не казнь, Создатель, помилуй…
От нахлынувшей паники затошнило; Лайза едва держалась на враз ослабевших ногах, а бесстрастный представитель Комиссии продолжал вещать страшные вещи:
— Второй способ, которым можно нейтрализовать действие Печати — позволю оговориться: результат при его применении не гарантирован, — это кома. Мы можем подвергнуть обвиняемого избиению и поставить его на грань жизни и смерти, что может стать причиной ослабления действия уз. Вы согласны попробовать?
— Нет, — повторила она хрипло. — Не надо казни, избиений, комы. Оставьте эту Печать, как есть.
— Подобное невозможно. Печать запрещена к использованию, к тому же вы не давали согласия на ее установку и не являетесь женщиной обвиняемого.
Шах и мат.
Лайза понурила голову, теперь они оба чувствовали опустошающую изнуряющую разум усталость — и она, и Мак. Кто бы знал, что их первая и единственная ссора приведет к подобному исходу?
— В таком случае мы сделаем следующее: в нашем присутствии обвиняемый формально отречется от вас, что с нашей помощью и вмешательством частично прервет действие Печати, как то: вам будет позволено вступать в половые отношения с другими партнерами без угрозы для здоровья или жизни. А над тем, как убрать проступивший рисунок с вашей физической оболочки, мы будем думать. Проведем лабораторные исследования и о результатах уведомим вас дополнительно.
Впервые за все это время, Мак смотрел прямо на нее, смотрел с болью и нежностью, почти уничтоженный.
«Они хотят, чтобы я отрекся от тебя…»
«Не надо…»
«Я должен, принцесса».
«Нет, Мак…»
«Так будет правильно».
Лайзе казалось, что зал суда пропал: исчезли чужие лица, тишина, посторонние звуки, и остался лишь соединяющий двоих тоннель. Световой пассаж, оставивший все лишнее за пределами восприятия. Стук его сердца в собственных ушах, ощущение сжимающих ее холодные пальцы теплых ладоней. Родные зеленовато-коричневые глаза, мягкая грустная улыбка и рвущая сердце на части, плещущаяся через край сердечного котла, любовь.
«Я должен, милая…»
«Нет…»
Веки защипало от подступивших слез.
«Я с самого начала не имел права».
«Имел».
«Нет. Прости меня».
«Ты спас меня, Мак…»
Он какое-то время молчал.
«Дураки мы, да, милая?»
«О чем ты говоришь? Почему?»
Горько и обидно.
«— Я просто люблю тебя».
Его шепот, казалось, раздался прямо в ушах, и Лайза почувствовала, что сейчас разрыдается.
«Я тоже люблю тебя. Слышишь?»
Он лишь мягко улыбнулся в ответ и отвернулся к окну.
Она смотрела на любимое лицо и чувствовала, что сейчас умрет прямо там.
Слышал? Он слышал, что она сказала? Он ведь должен был услышать!!!
— Мистер Аллертон, вы должны произнести, что отказываетесь от прав на эту женщину. Вслух, громко, четко.
Его мягкая, без тени веселья, улыбка, когда Мак вновь повернулся, все длилась, длилась и длилась — она зависла над ней, как тень счастливого прошлого и покрывшегося трещинами будущего. Без права на исправление совершенной ошибки.
— Да. Отказываюсь, — слова не прозвучали — бесплотно прошелестели, ничем не наполненные. Пустые, как оболочка призрака.
Представитель Комиссии покачал головой.
— Формулировка не принимается. Вы должны назвать имя и пояснить, что отказываетесь от любых прав на стоящую перед вами женщину.
Они не дались ему просто, эти слова — она запомнила это навсегда. Запомнила сквозь болезненно-гулкий стук сердца, сквозь стоящие пеленой слезы, сквозь пронзившую грудь боль.
— Я отрекаюсь от Лайзы Дайкин. От нее. И любых прав на нее.
Печать на плече медленно похолодела — так остывает тело с изъятой искрой, так стекленеют глаза покойника, неспособные более различить цвет неба.
Когда судья объявил о том, что мистер Аллертон и мисс Дайкин более не имеют права общаться и должны неукоснительно соблюдать это правило в будущем, Лайза не сумела даже отреагировать.
Онемели ноги и руки.
Онемел язык.
Онемел разум.
— Наказывай.
Мак больше не чувствовал. Не мог, не хотел, забыл как.
Наказание? Что может быть страшнее вырванной с корнем души? Заставили сказать — он сказал. Заставили разъединить узы — он разъединил.
Вот только жить дальше за него некому.
То был первый и единственный раз, когда Дрейк коснулся его плеча — Аллертона тряхнуло, по телу на секунду прошла электрическая волна, он повернулся от окна, в которое смотрел, и уперся взглядом в серьезное лицо Начальника.
Тихий кабинет, кажущийся низким после зала суда потолок.
— Я не буду тебя наказывать, Мак.
Тот лишь горько усмехнулся. Плевать.
— Как хочешь.
Дрейк не отреагировал на фамильярность. Смотрел странно: сосредоточенно и хмуро, в этом взгляде Мак будто ступал по спирали собственной судьбы.
— Почему ты запретил нам общаться, Дрейк? — То был единственный вопрос, царапающий кровоточащую рану острым железным краем. — Мы могли бы что-то исправить, что-то понять, что-то… сделать…
Он ведь не заплачет? Нет, не позволит себе, ведь мужчина… Не перед собственным Начальником так стыдиться. Не перед собой.
— Ты хотел, чтобы она осознала? Это был единственный вариант.
Мудрый и тяжелый ответ.
— Но… — Аллертон не выдержал, горько усмехнулся. — Ведь она уже.
— Просто поверь мне.
Больше Начальник не сказал ничего.
Открыл дверь и жестом указал в коридор.
Глава 9
Двое суток прошли, как во сне.
Лайза едва ли помнила, как добиралась до работы, как уходила с нее и что рисовала на рабочем месте. Что-то тусклое, невзрачное, убогое, отражающее состояние души.
Шеф хмурился, с нелюбовью глядел на эскизы, молча сочувствовал неизвестному недугу, напавшему на лучшую работницу отдела, и ждал, когда же тот отступит. Корить не корил, но и не радовался. Клиенты капризничали.
Лайза старалась.
Она не помнила, что ела, и ела ли.
Вроде бы что-то пила — по крайней мере, чашка с остывшим кофе сиротливо стояла в углу, отвернутая смайликом к стене. Календарь сняла вовсе — не хотела помнить дат и смотреть на отражение уходящего времени. Которого у нее теперь так много. Бесконечно, ненужно много.
Под вечер второго дня в гости без приглашения пришла Элли, и Лайза с порога разрыдалась у нее на плече.
Они просидели долго, почти до ночи. За кухонным окном на Нордейл опускались сумерки.
— Не кори себя! Нельзя! Не нужно это теперь, и бесполезно.
