— Ты привела?! Ты?! — хрипел он, брызгая слюной. — Я знал!!! Сучка! Чувствовал…
Она метнулась в сторону, но куртку и лицо все равно забрызгало его кровью; куда попали, не смотрела — боялась, что зрелище въестся на всю оставшуюся жизнь. Только услышала, как упало за спиной тело, и бросилась к кустам, к ближайшей чаще.
Все смешалось воедино: громкие выкрики, написанная на сонных лицах паника — из домов повыскакивали прямо в трусах, — выпученные в безумии глаза…
Лайза нырнула в густые заросли, оцарапала веткой щеку, подвернула лодыжку. Ойкнула, поскользнулась на сыром мхе, с размаху уселась на пятую точку и поехала на ней, собирая хвою и шишки, вниз, к берегу небольшой речушки. Остановилась, набрав полные ботинки воды и грязи, спешно отползла под навес из корней, свернулась там в комок и накрыла голову руками.
— В меня стреляя-я-яли!
— Не в тебя — в главаря.
— Я попу отбила! Свалилась прямо на нее!
— Залечим.
— И щеку расцарапала!
— Тоже исправим.
— И напугалась!
— Ну, я же пришел?
Да, он действительно пришел. Нашел ее под корнями — грязную, напуганную, дрожащую, — вытащил, как трясущегося в панике щенка, на руках донес до машины. А там не удержался, прижал так крепко, что едва не задушил. Поцеловал уже позже, когда «надержался», долго гладил по волосам, сжимал затылок и все не верил, что «вот оно»…
А теперь вез домой. Домой.
Потому что все закончилось.
Лайза дрожала и канючила без перерыва, но Мак понимал — это стресс. Так иногда реагируют.
— У меня в ботинках столько грязи… видишь? Как теперь отмыть? По колено, видишь?
Голос тоненький, расстроенный, глаза большие.
— Вижу.
— А еще я лодыжку подвернула.
— Сильно?
Пауза.
— Не знаю… И ладошки расцарапала.
— Лично зацелую.
Она на минуту притихла, немного успокоилась. Затем взглянула на него ясными наивными глазами и спросила:
— А ты кольцо не привез?
Вот дьяволенок! Мак взревел:
— Прямо сюда?!
— А чего такого…
Надутые губки и выражение, мол, действительно, а чего такого?
— Женщина… — прорычал он, глядя на дорогу, услышал в ответ: «Знаю-знаю! Ты вынесла мне мозг»!» — и, глядя в хитрющие глаза, расхохотался.
Глава 12
(Robin Spielberg — Flower In The Rain)
Лайза забыла, что можно быть такой счастливой. А может быть, никогда об этом не знала. Она лежала, чувствуя обнимающую ее руку, и млела. Тепло постели, ласковый утренний свет, спокойное дыхание.
Он не коснулся ее этой ночью… Нет, коснулся, но не так: всю ночь прижимал к себе, нежно гладил по волосам, целовал. Просыпался, даже если она чуть откатывалась во сне, снова придвигал к себе, окутывал теплом и лаской, усыплял.
А вчера мыл ее в ванной. Мыл так осторожно, будто она была хрупкой фарфоровой статуэткой: аккуратно тер шею, спину, пальчики на ногах, а после укутал в огромное пушистое полотенце и унес спать.
Как хорошо… Как чудесно снова быть здесь. Дома.
Не сидеть, припарковавшись на пустой дороге в Мираже, глядя на темные окна; не думать, узнает ли тебя сканер, если войти в ворота; не пытаться уснуть в душной от тишины квартире, поддерживая слабый огонек надежды, что завтра будет лучше….
Все, она здесь. Дома.
Может подняться в ту спальню, где висит знакомая картина; может развалиться на диване в гостиной; может прыгать с попкорном вокруг огромного экрана в кинозале.
Дома.
Мак не выспался, устал, она знала это. Но все же не удержалась, повернулась к нему лицом, дождалась, пока откроются сонные глаза, и улыбнулась.
— Привет, чудо! А давай во всех комнатах дизайн переделаем?
Раздался стон; из-под натянутой на голову подушки донеслось:
— Создатель, выключи ей мотор в попе…
— Эй! — Лайза оторвала от лица прижатую подушку, откинула ее в сторону и со смехом навалилась сверху. — Доброе утро! А как насчет поцелуя?
На небритом лице растеклась добродушная улыбка.
— Вот с этого и надо было начинать… Если поцелуй будет хорошим, тогда делай, что угодно.
— Ура-а-а-а!
— Вот же какая…
Мак комично зарычал, перевернул Лайзу на спину и принялся щекотать; комната наполнилась счастливым заливистым смехом.
— Яичницу будешь?
— Буду!
— И бекон?
— Да!
— Тосты?
— Два!
Со сковороды на тарелку соскользнула аккуратная, с дольками томатов, глазунья. Сверху легли два съежившихся гармошкой ломтика мяса. Все это присыпалось укропом и петрушкой.
— Вкуснота какая! — В ожидании завтрака Лайза крутила в руках пустое блюдце, разрисованное яркими пестрыми цветочками; неизвестный художник с душой прорисовал каждый листочек, усик и нераскрывшийся бутон. К блюдцу прилагались шесть тарелок и стаканов со схожим дизайном. — Ты правда сам это купил? Ходил между рядами, разглядывал, выбирал?
Мак почему-то смутился.
— Да. Подумал, что тебе понравится.
И быстро перевел тему:
— Кофе, сок?
— Конечно, кофе! Он у тебя замечательный.
Когда на столе появились две исходящие кофейным паром кружки, повар отложил полотенце, сел напротив, отодвинул в сторону яичницу и достал из кармана знакомую бархатную коробочку. Открыл, поставил на стол; зеленовато-коричневые глаза хитро блеснули.
— Ну что, попытка номер два?
Лайза тут же прытко приподнялась, будто только и ждала этого момента; упершись носочками в нижнюю перекладину стула, дотянулась до коробочки, извлекла кольцо и натянула себе на палец. С широкой улыбкой три раза кивнула.
— Да! Да! И да!
Аллертон завис с отвисшей челюстью, затем шлепнул себя ладонью по лбу, притворно застонал и достал второе кольцо — мужское.
— Ну, хоть с эти ты мне поможешь? Или я, как ты, должен сам?
Она надела ему кольцо со всей нежностью, на которую была способна, погладила по ладони и заглянула в глаза.
— Люблю тебя, Мак. Очень-очень!
Он прижался к ней лбом, переплел их пальцы и прошептал:
— А я-то тебя как.
В прихожей, как упаковки из-под гигантских подарков, стояли две пустые картонные коробки. В них отправлялась свернутая одежда, обувь, книги, нужная, полезная и просто привычная мелочь. Карандаши, бумага, любимая кухонная посуда.
— Гречка?
— Угу.
— Овсянка?
— На завтрак.
— А заливать ее чем? Йогуртом?
— Варить на воде.
Мак, помогая собирать вещи, прохаживался по гостиной, переступая через многочисленные пакеты и свертки.
— А газовую горелку ты тоже уже купила?
Лайза вытащила из шкафа розовую блузку, придирчиво осмотрела и бросила на стопку вещей с мысленной пометкой «с собой».
— Не успела.
В соседней комнате зашуршал полиэтилен.
— Хлеб?
Она не ответила, лишь улыбнулась, время от времени любуясь переливающимся в кольце камнем.
— Слушай, принцесса, наличие некоторых круп я могу понять, но горох?
— А что горох? Его можно грызть и сухим.
— А потом пукать?
Из спальни послышался смех.
— Меня бы все равно никто не услышал. Там я могла бы устроить «узорную мазаницу», и никто бы мне слова не сказал.
— Ну да. С таким-то количеством консервов. Печеночный паштет, рыба, рыба, еще рыба… крабовое мясо. Королевский выбор!
— Отвезем Хвостику. Сами все равно не съедим.
Мак вошел в комнату и нежно обнял несостоявшегося матроса сзади; Лайза отложила штаны, которые держала в руках и замерла — пропиталась нежностью момента. Его щека, прижатая к ее голове, теплые пальцы, поглаживающие запястье.
— Неужели ты правда собиралась выйти в море?
Она кивнула; перед глазами встал тот вечер, когда она составляла список. Собрала всю волю в кулак, наплевала на отсутствие знаний и атакующие, как стая коршунов, страхи.
— Собиралась.
— Даже катер купила. — Он хмыкнул, но не весело — грустно, с оттенком боли из прошлого. — Поверить не могу. Чудище… Ты ведь могла утонуть. Первый шторм, и что тогда?
