– Так что в порядке исключения предлагаю избрать Прабабушкой Абсолютную волшебницу Надю Городецкую! – торжественно сказала Эрнеста. – Поддерживаете!
На этот раз протестов не было. Большая часть женщин что-то одобрительно говорила, часть промолчала, но никто уже не возражал.
Было в этой процедуре что-то удивительно простецкое, дикарское. Вроде выборов атамана у казаков – когда всем предлагалось крикнуть, люб атаман или не люб.
– Надя, протяни руку и положи ее на Росток, – сказала Эрнеста.
Я смотрел на это похабное и безумное зрелище – свою дочь, сжимающую в ладони древний деревянный фаллоимитатор. И молчал.
– Сожми ладонь… – неожиданно неуверенно сказала Эрнеста.
– Может, еще подергать? – мрачно отозвалась Надя, но руку на деревянном дилдо сжала.
Ничего не происходило.
– Вот в старые времена без полумер обходились… – заскрипела было ведьма Мэри, но поймала мой взгляд и замолчала. Зато Надя отдернула от Ростка руку и обтерла о платье.
– Ты ведь его держала? – зачем-то спросила Эрнеста, будто не видела весь процесс своими глазами. – Но тогда…
Она повернулась ко мне.
– Понял, – сказал я. – Вы не можете ничего сделать.
Эрнеста покачала головой:
– Мне жаль, сеньор. Очень жаль. Мы хотели помочь. Мы… мы любим жизнь.
Я посмотрел на зал. На две сотни старух, закутанных в магический грим, спрятанных в обворожительные обличья, притворяющихся красавицами, которыми они некогда были или никогда не были.
Добрые и злые – они действительно любили жизнь. Во всех ее проявлениях. Они совершали чудовищные злодеяния из этой самой любви к жизни. Они творили разврат и непотребства, препарировали младенцев и совокуплялись с животными, травили скот и высасывали материнское молоко, запрыгивали ночами на одиноких путников и заставляли тех скакать по лугам и бегать по дорогам. Они были безумны чуть менее, чем мартовские зайцы. Они были сутью матери-природы, самой Земли – природа тоже безжалостна и беспощадна, похотлива и глумлива, кровожадна и коварна.
Они были ведьмы. Наивные и жестокие, как дети, загнанные в ловушки старушечьих тел. Не бывает мужского аналога ведьм, ведьмак из сказок – это совсем, совсем другое. Чтобы быть ведьмой, надо уметь давать жизнь. Иначе не обретешь потребную легкость в ее отнятии.
– А уж мне-то как жаль, – сказал я. – Вы не переживайте, дамы. Мы что-нибудь придумаем.
Надя вернулась ко мне, я обнял дочь.
– Извини, папа, – прошептала она. – Я глупо выглядела, да?
– Не глупо, но смешно, – ответил я.
– Это ты так заменил слово «мерзко», – сказала Надя. – Я поняла.
Эрнеста позвенела ложечкой о бокал – в тишине звук был тревожен, будто ночной телефонный звонок.
– Можем ли мы еще что-то для вас сделать, сеньор Городецкий? – спросила она. – Мы можем частично снять защиту, чтобы вы смогли открыть портал отсюда…
– Уже гоните? – спросил я. Протянул руку, представил тень от руки на столе… она же должна быть, верно? Тень от хрустальных люстр, и не важно, что я ее не вижу. Она есть. Тень моих пальцев, уходящих в Сумрак…
– Нет, но… – слегка растерянно сказала Эрнеста, глядя на мою руку.
Я пошевелил пальцами, ощутил на их кончиках холод Сумрака.
– Папа, что ты делаешь? – спросила Надя шепотом.
– Если вдруг раздался стук, – сказал я, шевеля пальцами, – не пугайся, это глюк!
– При чем здесь Глюк? – спросила Надя. – Он писал что-то для барабанов?
– Какой же ты ребенок, – сказал я, отбивая пальцами ритм. Три коротких, три длинных, три коротких. Импульсы Силы, лупящие куда-то в пространство, в Сумрак.
– Кто вы такой? – внезапно нахмурилась Эрнеста, глядя за мою спину. – Здесь частное мероприятие…
Ее голос медленно затихал, будто выкручивали громкость на проигрывателе, а глаза расширялись. Видимо, она посмотрела на того, кто стоял за моей спиной.
Я обернулся и кивнул Тигру:
– Извини, что дергаю. Мы не договаривались о сигнале, но я решил, что ты поймешь.
– Ведьмы, – негромко сказал Тигр, обводя старушечье сборище задумчивым взглядом. По мере того как ведьмы приходили в себя (эх, жалко, я не видел, как было обставлено его появление), в ресторане нарастала… ну, не паника. Скорее – напряжение и возбуждение. – Я никогда не любил ведьм.
– Почему? – удивился я.
– Они… – Тигр задумался на миг, будто формулируя словами то, что всегда понимал, но не имел необходимости произносить вслух. – Они дергают. Тормошат. Теребят. Беспокоят.
– Я оценил твою образность и словарный запас, – сказал я. – И что они дергают?
– Сумрак, – просто ответил Тигр. – Обычные Иные – просят. Ведьмы – требуют.
Он поморщился и махнул рукой, будто жалея о вырвавшихся словах.
– Мне нужна твоя помощь, – сказал я.
– Да. – Тигр кивнул. – Я очень удивился, что ты не попросил сразу.
– Ты не предложил, и я решил, что это сложно. Или невозможно.
Мне показалось, или на лице Тигра появилось совершенно человеческое страдание?
– Не невозможно… Сложно.
– Они не могут выбрать предводительницу, – сказал я. – Даже Надя не смогла ею стать. Пока Арина жива в Саркофаге Времен…
– Есть две вещи, которые я могу сделать, – произнес Тигр, глядя мне в глаза. – Уничтожить Саркофаг. Растворить его в вечности. Скорее всего это будет равнозначно смерти Арины.
– Второе? – спросил я.
– Мы можем попробовать ее вытащить, – сказал Тигр. – Только говорить с ней будешь ты. Вывести из Саркофага можно лишь того, кто хочет выйти. Но тут… тут могут быть непредвиденные последствия.
– Какие? – уточнил я.
– Не уверен. – Тигр нахмурился. – Я… я не вижу будущего ясно. Обе ситуации туманны, но та, в которой мы возвращаем Арину, – туманна вдвойне.
– Антон, если я правильно понимаю ситуацию, – быстро сказала Эрнеста, – то нас вполне устроит первый вариант. Арина упокоится с миром, мы изберем Бабушку Бабушек. И это будет не твоя дочь! Все складывается наилучшим образом!
– Папа! – Надя возмущенно посмотрела на меня. – Ты… ты согласишься?
Я вздохнул. Отстранил Надю и сделал шаг к Тигру.
– Так я и думал, – сказал тот печально. – Городецкий… почему ты так не любишь простых решений?
– У них обычно сложные последствия, – ответил я.
Кажется, у англичан есть выражение «ехать верхом на тигре».
Передвигаться у Тигра в лапах – удовольствие не большее. Даже если Тигр разнообразия ради принял облик интеллигентного молодого человека.
Еще мгновение назад мы были в альпийском ресторане среди двух сотен ведьм, совокупный возраст которых, пожалуй, был под сотню тысяч лет.
А теперь Тигр взял меня за воротник – и мы оказались в клубящемся сером мареве. Это было похоже на пену из мыльных пузырей, слабо подсвеченную неярким белым светом. Вокруг нас пузыри расступались, под ногами пружинили, приближение руки заставляло их отступать.
– Что это? – спросил я. Тигр по-прежнему держал меня за воротник на вытянутой руке. – И не будешь ли ты так любезен меня отпустить?
– Это пространство между слоями Сумрака, – ответил Тигр. – Это отголоски эмоций и эхо чувств. Это все, что когда-либо было в мире. Писк первой мышки, пойманной первым котом. Мяуканье кота, пригревшегося на коленях женщины. Крик роженицы, ощутившей, что ее сын станет злодеем. Плач преступника в ночь перед казнью. Все звуки мира. Все краски мира. Все чувства мира.
– Спасибо, очень поэтично, – сказал я. – А…
– Если я тебя отпущу, ты распадешься на… – Тигр подумал. – На пузырьки.
– А Завулон говорил, что прятался между слоями Сумрака…
– Твой Завулон много чего умеет, Городецкий. Потерпи. Нам надо поговорить. Мне никакого удовольствия держать тебя за шкварник не доставляет.
– «На пузырьки», «за шкварник», – я усмехнулся, – ну и лексика у тебя. Нахватался. Хорошо, давай поговорим.
– Сейчас мы проходим точку невозврата, Городецкий, – сказал Тигр. Лицо его в слабом сером свете казалось гипсовой маской. Даже губы едва шевелились, а глаза были темными провалами в ничто. – Ты уверен, что хочешь вытащить Арину? Может быть, мы просто ее упокоим?
