– Том, ты…
Закричала женщина – дико, надрывно: так кричат, когда жизнь висит на волоске. Не дай бог услышать такой крик.
Бух! Даниэль упал на пол. В комнате все смолкло, кроме звуков борьбы и сопения двух мужчин, затем раздались удары по телу. Зрители пораженно молчали, будто пытаясь понять, что происходит и стоит ли вмешиваться.
Я стал проталкиваться к дерущимся через плотную толпу, и внезапно тишина прекратилась. Тридцать человек разом ожили: кто–то заплакал, кто–то ойкнул, кто–то вскрикнул.
Том сидел на поваленном Даниэле и со всей силы лупил его кулаками по лицу. Голова лежащего на спине проповедника билась об кафель со страшным звонким звуком. Казалось, череп вот–вот расколется, точно кокосовый орех. Лицо опухало, превращаясь в кровавое месиво.
– Вставай! Борись! – крикнул я Даниэлю, которому удалось высвободиться и перекатиться на бок. Он поднялся, но на ногах стоял нетвердо, шатался. Вместо лица у него была бесформенная кроваво–синяя маска.
– Ты…
Очередной безжалостный удар не дал Даниэлю договорить. Том снова бросился на него, и в этот момент я вцепился нападавшему в спину, схватил его за локти, но хирург легко сбросил меня и снова повалил свою жертву на пол. Он вкладывал в удары всю силу и злость: пластический хирург, посвятивший жизнь тому, чтобы делать людей красивыми, превращал лицо человека в кусок кровавого мяса и одновременно калечил свой главный инструмент – руки. Жестокость стерла границы между прошлым, настоящим и будущим.
Наверное, Том винил посланника Бога в том, что стало с его женой, с городом, со страной, с миром…
– Как же Бог допустил такое, а? Где же твой Бог? – выкрикивал Том.
Если не вмешаться, он убьет Даниэля – осознание этого пришло внезапно.
За плечи я оттащил Тома от избитого: просунул руки ему подмышки и резко дернул на себя, чтобы стянуть на пол. Я всем весом навалился на него, мешая подняться. Том не унимался: он видел перед собой единственного врага и яростно боролся, изворачиваясь и пытаясь вновь ударить его.
Справа раздался крик, переходящий в визг:
– Не–е–ет!
Кричала Одри.
В дверях стояла Пейдж. Она смотрела на нас, не решаясь ни шагнуть в столовую, ни убежать обратно. В руке она держала мой пистолет. Заряженный. Я толкнул Тома, и он отвалился на спину, оставшись лежать с широко раскрытыми глазами.
Пейдж вскинула пистолет и выстрелила в потолок.
Все замерли, застыли. От звука выстрела у меня внутри будто что–то оборвалось.
Том пустыми глазам смотрел вокруг. Он не понимал, где находится, и что с ним.
Вокруг головы Даниэля натекла лужа крови. Наверное, именно так будет выглядеть человек, если вставить ему в рот пистолет и нажать курок.
В спальне заплакал ребенок. И люди вышли из оцепенения. Кто–то зарыдал, некоторых тошнило прямо на пол, несколько человек выбежали из комнаты.
Я слез с Тома, подошел к Пейдж и сказал:
– Все закончилось. Помоги Даниэлю.
Она молча взяла меня за руку. Я взглянул на нее и увидел мертвые глаза Анны, две безжизненные стекляшки на лице девушки, лежащей на полу вагона, превратившегося в бойню. Но Пейдж и Анна были совсем не похожи. Я вспомнил калифорнийский загар и светлые, выгоревшие на солнце волосы первой и иссиня–черные, блестящие волосы второй – дань индийской крови. Я моргнул, чтобы вернуться в реальность, и забрал у Пейдж протянутый пистолет.
Четверо мужчин перенесли Даниэля в лазарет. Они взяли его за руки и ноги, и он напомнил мне поломанную куклу. Несколько человек оттащили к стене Тома. Выстрел выбил из него весь боевой дух.
У меня все руки были в крови. Я поцарапал костяшки о плиты пола, когда пытался остановить разъяренного Тома, и теперь они сильно кровоточили, оставляя на полу багровые капли. Джинсы на коленях были испачканы. Боли я не чувствовал. В голове пульсировала единственная мысль: как же я устал от плача и криков.
9
Я проснулся затемно. На соседней постели спала, повернувшись на спину и наполовину раскрывшись, Пейдж. Загорелая рука темнела на фоне белой простыни. Эта девушка была похожа на ангела, настоящего живого, нарисованного яркими красками ангела. Я укрыл ее. Хорошо, что она спит и разговор о ночных событиях можно отложить. Ведь нам нужно поговорить еще о многом? И еще многое предстоит сделать…
Быстро одевшись, я вышел. В столовой несколько человек уже завтракали кашей. Днем газовыми горелками пользовались исключительно для приготовления еды, а вечером на них же ставили воду для купания. Газовая печка немного отогрела помещение, но при выдохе изо рта все равно вылетало облачко пара. Несколько человек угрюмо сидели за столами, ни о чем не разговаривая: ночные события явно не шли у них из головы. Может, они вообще не ложились спать. Я молча взял бутылку воды и банан – кожура уже потемнела, но его вполне можно было съесть. Никто не поднял на меня глаза.
С террасы проникали первые лучи рассвета, ветер гнал по улице клубы низкого тумана, но куда им было до стремительного Гудзона. Пирс почти полностью засыпало снегом: белоснежная плита, уходящая в сизую бурлящую воду, одинокий остров с пластиковой травой, стремящийся оторваться от здания.
Завернутый в теплое одеяло Даниэль сидел на стуле. Голова у него была полностью перебинтована, только выделялись два темных глаза – он очень напоминал мумию. Рядом сидел Боб. Если не знать в чем дело, то можно было легко решить, что они просто вышли полюбоваться пейзажем и наблюдают за рекой.
Только приблизившись, я понял, что у них серьезный разговор. Лицо у Боба было очень напряженное: он изо всех сил сдерживал гнев.
– Извините, – вместо приветствия произнес я, когда они повернулись ко мне. Зря я сюда пришел. – Хотел подышать воздухом.
– Молодец, – сказал Боб.
– Я пойду.
– Посиди с нами. – Даниэль придвинул к себе пластиковый стул. Разбитые губы сильно опухли, поэтому он говорил немного неразборчиво.
– Спасибо, – поблагодарил я, разворачивая стул к реке. Я не знал, как обращаться к нему: святой отец или Даниэль, или как–то еще. – Наверное, больше таких бурь не будет.
– Посмотрим, – сказал Боб. Он налил мне из термоса стакан горячего кофе – сладкого, с молоком. – Выспался?
– Да, отоспался как следует.
Даниэль, пусть изуродованный, сохранил открытый, дружелюбный взгляд, а вот лицо Боба в холодном утреннем свете могло напугать кого угодно: он смотрел так, будто не ждал от этого мира ничего хорошего. Мне подумалось, что судьба дала ему второй шанс, сведя с Даниэлем. Без провидения точно не обошлось.
– Я, пожалуй, сегодня вернусь в зоопарк, – выговорил я, уставившись на волны. Оба мужчины молчали. Затем Даниэль, посмотрев на меня и вновь повернувшись к реке, с улыбкой сказал:
– Ты можешь оставаться с нами, сколько пожелаешь. Я не имею права и не хочу давить на тебя, просто знай, что тебе всегда будут рады. Решай сам.
– Спасибо, – поблагодарил я, глядя на вьющийся над кофе дымок. – Даниэль, как вы себя чувствуете?
– Все в порядке, не переживай.
Снова наступила тишина.
– Что тебя беспокоит? – спросил Боб. Вблизи было видно, что он страдает: по–настоящему, почти до слез. Наверное, вчерашний случай разбередил старые раны. Мне казалось, что он видит меня насквозь, читает, как раскрытую книгу – и форма глаз, их цвет были тут ни при чем. Может, он тоже кого–нибудь убил? И теперь узнавал себя во мне? Видел во мне больше, чем я осмеливался признаться самому себе?
– Поговори с нами. Мы выслушаем тебя, – сказал Даниэль.
Я кивнул, но не знал, как сделать признание, какие слова выбрать.
– Просто вчера…Вчерашняя драка напомнила мне о том, что я совершил…
– Мы все что–нибудь совершаем, – сказал Боб.
– Я имею в виду другое.
– Мы знаем, что ты имеешь в виду. – По тому, как Боб сказал это, я понял, что он действительно знает.
Но я по–прежнему не мог заставить себя произнести вслух страшные слова. И я заплакал, не в силах сдерживаться, но стараясь хотя бы не всхлипывать слишком громко. Боб взял у меня стакан. Я прислонился к нему, а он положил руку мне на голову – заботливо, осторожно. Несколько минут я ревел, а потом сделал глубокий вдох и взял себя в руки. Под ногами образовалось мокрое пятно от слез и соплей. Даниэль протянул мне салфетку.
