– А вы?
– Мне разрешили вернуться в зоопарк.
– Разве он не сгорел дотла? – спросил я с радостным удивлением.
– И не надейся, горе–поджигатель! Но твоя затея сработала. Огонь отрезал Охотников.
– Животные разбежались. Что ты будешь там делать? – спросила Фелисити.
– Я так и сказала военным, но они уже поставили охрану и говорят, что в зоопарке совсем безопасно.
– И что, ты согласилась?
Рейчел покачала головой.
– Завтра приедут специалисты из Службы рыбы и дичи при Министерстве внутренних дел США. Они позаботятся о животных, которые не успели убежать. А я уеду на запад.
– Домой?
– Да, я говорила с мамой по телефону. Западное побережье не пострадало.
Вошел молодой врач в камуфляже. Его приятное, доброе лицо показалось мне знакомым.
– Джесс, познакомься, – сказала Фелисити. – Это мой брат Пол.
– Я о тебе много слышал, – добавил Пол, пожимая мне руку. Затем бегло просмотрел мою историю болезни. – Вроде все неплохо. Думаю, утром тебя выпустят из лазарета.
– Хорошо. Хочется побыстрее убраться отсюда. Так здорово, что с нами все в порядке. Просто удивительно. Только вот…
– Калеб? – договорила Фелисити и, качнув головой, посмотрела на Рейчел. Та сказала:
– Он убежал. Он скрылся за деревьями еще до того, как сел первый самолет.
– Как он выглядел?
Нужно ли рассказать брату Фелисити о том, как мой друг стал Охотником?
– Сложно сказать, – уклончиво ответила Рейчел.
– Ему постепенно станет лучше, – сказал Пол. – Только он долго не продержится на улице.
Я внимательно смотрел на брата Фелисити, пытаясь понять: он говорит лишь как врач, дает медицинский прогноз, или ему известно больше, чем нам, и он подразумевает что–то другое.
– Как это? – спросил я. Наверное, я упустил какую–то важную деталь. Пришлось нажать кнопку, чтобы впрыснуть морфий.
– Сегодня ночью в городе начнут работать отряды зачистки, – произнес Пол.
– Какой зачистки?
– Скорее всего, они будут работать несколько ночей подряд. По крайней мере, пока здесь не снимут карантин и не отменят комендантский час.
– Не понимаю. – Я выше приподнялся на кровати. – Они что, будут расчищать дороги, чтобы могли ездить машины, да?
Пол отрицательно покачал головой.
– Они будут «проводить зачистку городских улиц» – не я придумал такую формулировку, они сами так говорят. То есть, убивать всех агрессивных зараженных…
– Так нельзя!
– Я тоже не в восторге от этой идеи, – сказал Пол.
– Но есть же другие способы!
Пол промолчал. Рейчел спросила:
– И сколько таких зараженных?
– По предварительным оценкам, один–два процента.
– От всех зараженных?
– Да.
– И они просто их убьют? – Мне стало дурно, горячая волна поднялась от ног и обожгла лицо. – Что, нельзя их временно усыпить или переловить?
– Они решили по–другому, – сказал Пол, оглядываясь, не слышат ли наш разговор посторонние. – Преступники, честно говоря…
– Преступники? – выкрикнул я. – Уроды! Они же люди! Американцы, туристы…
Не стоило вымещать злость на Поле и девочках: и так было ясно, что они думают в точности, как я.
– А почему по ночам? – ровным голосом спросила Рейчел.
Пол махнул рукой в сторону съемочной группы. Недалеко от палатки телевизионщики брали интервью у группы выживших, среди которых я рассмотрел Тома, Пейдж и Одри. Дочь с отцом о чем–то рассказывали, а Одри только кивала время от времени. Все были в точно таких комбинезонах, как Рейчел с Фелисити.
– Чтобы вот эти не смогли ничего снять: ни на земле, ни с вертолетов. Ночью запрещены полеты над городом.
– То есть, чтобы они спокойно обделывали свои грязные делишки?
Пол кивнул.
– А что собираются делать с другими зараженными? Их же тысячами сгоняют за забор? – спросила Рейчел.
– Они поправятся.
– Откуда вы знаете?
– Действие вируса постепенно ослабевает.
Что он сказал? Я ослышался? Не ослышался.
– Ослабевает?
– Пик действия вируса позади, – сказал Пол, оглядывая палатку. – Постепенно к зараженным вернутся прежние способности, и тогда мы начнем лечить тех, кто не проявляет агрессии. Работы будет полно: обморожения, ожоги, истощение, ранения – и это далеко не полный список.
– А что, тех, других, невозможно вылечить?
– С ними невозможно работать, антидота нет, поэтому…
– Поэтому их просто убьют, – перебил я.
– Их форма вируса не теряет активности, со временем не происходит улучшения. Даже если нам удастся собрать и запереть их где–нибудь, толку будет мало.
– Они обречены на смерть, да? Их перестреляют или они сами поумирают, – сказала Фелисити.
– Получается так.
– Эти отряды будут выходить по ночам, когда на улицах темно, когда не летают журналистские вертолеты, чтобы убивать самых жестоких Охотников, и этому никак, совсем никак нельзя помешать?
– В данный момент у нас нет другого выбора, – ответил мне Пол.
– Выбор есть всегда.
– Джесс, я понимаю, что ты имеешь в виду, но в нынешней ситуации…
– Должен быть выход!
– Так происходит, потому что время не ждет: нужно спасти как можно больше выживших, помочь как можно большему количеству зараженных. Как спасли вас, как помогают тысячам других.
– Но ведь можно спасти всех! Почему никто даже не пытается этого сделать?
– Существует понятие очередности оказания помощи пострадавшим, – стал объяснять Пол. – Понимаешь, в случае непредвиденных обстоятельств начинают действовать особые инструкции…Я знаю, все это не по–человечески, но… Мне жаль, что так вышло с твоим другом. У всех нас есть друзья здесь…
Мы какое–то время молчали, и из–за этого постоянный шум стал еще заметнее, еще оглушительнее: гудение генераторов, от которых работало освещение, обогреватели, медицинское оборудование; гул вертолетов на взлете и посадке; разговоры, гомон сотен людей в лагере.
– Сколько в городе таких как мы? – спросила Фелисити.
– По предварительной оценке, около полумиллиона.
– Полмиллиона?
Я и представить себе не мог такую цифру. Хотя, чему удивляться: Нью–Йорк – гигантский мегаполис. Был. Я и малой его части не успел увидеть до атаки. Пожалуй, к лучшему, что я не представлял себе истинных размеров города, иначе сразу бы отказался от идеи выбраться из него самостоятельно. Я еще раз проговорил про себя громадную цифру, попытался представить, соотнес со своим трехнедельным опытом выживания: разум отказывался верить.
– Я не видел практически никаких следов живых нормальных людей, а вы говорите полмиллиона!
– Большинство пряталось по домам, квартирам, в массовых убежищах, – объяснял Пол. – Нью–йоркцам годами вдалбливали, как вести себя в подобных ситуациях, поэтому они всегда держат наготове сухой паек, несколько катушек клейкой ленты, рулон пленки и еще черт знает что. Говорят, только в спорткомлексе Мэдисон–сквер–гарден скрывалось полсотни тысяч человек, еще двадцать тысяч отсиживались в небоскребе Эмпайр…
Мысль о том, что меня окружали люди, казалась невероятной. Я погибал один на один со своей бедой, а город был полон: тысячи нормальных людей, таких же, как я, страдали от одиночества не меньше, а то и больше, чем я.
– Вы слышали что–нибудь об Австралии?
– Ничего. Знаю только, что в Лондоне, в Париже, в Москве, в Шанхае, в Рио – везде такие же карантины, как здесь, поэтому пока очень рано судить о масштабах.
У меня закружилась голова, как только я услышал, что пострадал весь мир. Но еще страшнее оказалось другое: уж если под удар попали такие крупные страны, то что говорить о маленькой беззащитной Австралии.
– А как вам удалось вытащить всех их на улицы? – спросил я. Друзья удивленно смотрели на меня. – Я имею в виду, как выжившие узнали, что теперь можно выходить?
– С завтрашнего утра начнут работать вооруженные конвои, которые будут расчищать дороги и постепенно, на автобусах, вывозить людей на север. Сейчас на улицах делают объявления через громкоговорители, разбрасывают с воздуха листовки, совсем недавно восстановили радиовещание, а через пару дней, после того, как появится электричество, заработает телевидение. Система медицинской эвакуации давно в строю, как видишь и слышишь.
