До того как они поднялись по лестнице на второй этаж, на котором был расположен кабинет герцога, у Беневьера еще оставалась некая тайная надежда, что Нилера ошиблась и господин только прибывает в город, но, увидев у дверей могучую фигуру джерийца, он понял, что эта надежда напрасна.
Измиер отворил дверь и жестом показал, что господин ждет. После чего вошел в кабинет вслед за ними и замер у двери неподвижной фигурой. В кабинете было темно. То есть, конечно, не совсем. Кое-какой свет там все-таки был. Но на окнах были не задернуты только третьи, самые плотные шторы. Да и то не задернуты до конца, а лишь на половину окна. Верхние портьеры были спущены более чем наполовину, а легкая кисея была собранна в плотные складки, как будто для того, чтобы максимально затруднить дневному свету доступ внутрь кабинета.
Господин сидел не на своем обычном месте, за большим столом, а в углу, хотя и в своем любимом кресле с высокой спинкой.
— Господин. — Госпожа Нилера присела в безупречном реверансе.
— Господин. — Беневьер на долю секунды позже отвесил глубочайший из возможных поклонов.
— Рад вас видеть, господа.
Беневьер вздрогнул. В голосе герцога было нечто… страшное. Некий гул и рокотание, явно находящиеся за пределами чувствительности человеческого уха, но явственно ощущаемые чем-то более глубинным.
— Как наши дела?
Нилера вновь сделала реверанс (похоже, и она заметила изменения, произошедшие с господином) и заговорила. А Беневьер стоял рядом с ней, неотрывно глядя на своего герцога и абсолютно не в силах унять страх, отчего-то волнами накатывающийся на него.
— Хорошо, — сказал герцог, когда Нилера умолкла, — ты отлично поработала, моя дорогая. Должен тебе сказать, что мое последнее путешествие принесло мне все то, на что я рассчитывал. Поэтому я готов исполнить и мою часть нашей сделки. Так что твоя месть близка. Очень близка. А потом вы станете слугами самого могущественного из людей, среди всех ныне живущих на свете.
— Я уже его слуга, мой господин, — вновь склонилась в реверансе Нилера.
— Это пока не совсем так, — с каким-то мертвенным спокойствием произнес герцог Эгмонтер, — а точнее, это еще не всем ясно. Но скоро это изменится… — Он прикрыл глаза и некоторое время сидел так, будто отдыхая, а затем вновь раскрыл их и сделал Нилере благосклонный жест рукой: — Хорошо. Иди.
Едва она тронулась к двери, два черных провала, в которые теперь превратились глаза герцога, повернулись в сторону Беневьера:
— Ты уверен, что после проигрыша он придет именно к ней?
— Да, господин.
Беневьер на мгновение заколебался, но затем решился ответить чуть подробнее: — Ему просто некуда будет еще идти. После ТАКОГО проигрыша он нигде не сможет найти необходимую сумму.
Герцог медленно кивнул, а затем вновь задал вопрос:
— Он ничего не заподозрит?
Беневьер заставил себя искривить губы в привычной усмешке. Если не понимаешь, что происходит, старайся вести себя как можно более обычно и естественно.
— Нет, господин. Все слишком нелепо и абсурдно, чтобы можно было заподозрить ловушку. На нелепое злятся, а не рассматривают его под лупой. Причем злятся свысока, еще более утверждаясь во мнении, что, окажись они сами в подобной ситуации, они бы уж точно придумали, как ею распорядиться гораздо лучше.
— Хорошо. Я доволен. Можешь идти.
Беневьер склонился в глубоком поклоне, а затем невидимой тенью выскользнул за дверь. Осторожно прикрыв створку, он привалился к стене и обессиленно вытер пот, которому только сейчас позволил выступить на лице. Он не знал, что произошло с герцогом в его последнем путешествии, но это явно было нечто ужасное. И Беневьер твердо решил, что никогда и пытаться не станет узнать это. Более того, он будет бежать от этого знания так быстро и далеко, как только сможет…
Отпустив Беневьера, герцог Эгмонтер подошел к окну и, морщась от потоков света, опустил тяжелую штору. Он уже давно с трудом терпел даже неяркий свет, который проникал в комнаты через окна. А свет солнечного дня просто сводил его с ума. Именно этим и было вызвано то, что для поездки в Эл-Северин он воспользовался каретой, а не приехал верхом, как делал всегда раньше, Впрочем, так вышло даже к лучшему. Во всяком случае, пока в столице почти никто не знал, что герцог Эгмонтер прибыл в город. В принципе в подобной скрытности особой нужды не было. Он не собирался ни делать визиты, ни устраивать приемы. А если бы пришло какое-нибудь приглашение, то его, с учетом того, что он планировал в ближайшее время, вполне можно было проигнорировать. Или, в крайнем случае, сказаться больным. Но существовал небольшой шанс, что визит попытается нанести кто-то, кого невозможно просто не пустить на порог. И это создало бы некие непредвиденные трудности. Так что то, что пока в свете не было известно о его прибытии в столицу, его радовало. Вернее… успокаивало. Потому что он сильно сомневался, что теперь хоть что-то в мире может его порадовать…
Обратный путь для Эгмонтера стал настоящей пыткой. До Парвуса добрались только они с джерийцем. И Эгмонтер сильно порадовался своему решению оставить того в живых. Поскольку сомневался, что смог бы добраться до столицы своего герцогства самостоятельно. Впрочем, Измиер был совершенно уверен, что его спасло только заступничество господина, поскольку даже не представлял, что творилось там, где его господин пребывал все время, пока они не тронулись в обратный путь. И потому его преданность стала просто животной. Эгмонтеру временами казалось, что если бы в тот момент, когда у них почти кончились продукты, джерийцу не удалось подстрелить косулю, он бы согласился питаться собственным калом, только чтобы его обожаемому господину хватило пищи еще на пару-тройку дней. А может, он так и делал. Помнится, несколько дней от него жутко воняло…
Та глыба, которая сожрала его палец, просто откусив его от руки Эгмонтера, согласилась провести герцога через Посвящение. Эгмонтер так и не понял, что такое означал этот палец. Некую сакральную жертву или испытание его решимости. А может, этой твари просто захотелось полакомиться давно забытой свежатинкой? Во всяком случае, когда он, тихонько подвывая от боли, замотал место, где не так давно торчал его палец, отрезанной от плаща тряпицей, замшелая глыба, с которой он вел столь интеллектуальную беседу, милостиво пророкотала:
— Гхдих, кхебя гхстретятх.
Эгмонтер вывалился из пещеры и, слегка отдышавшись, тронулся в обратный путь среди уродливого каменного леса.
Все семеро шаманов были на месте. Но на этот раз с ним заговорил другой:
— Ты хочешь пройти посвящение Ыхлагу, человек?
— Да.
— Если бы я знал, что ты хочешь попросить, то сам бы тебя сожрал.
Эгмонтер замер. Неужели… все? Та замшелая глыба в пещере сказала, что его встретят, но даже не намекнул, для чего. Сожрать?… Но все обошлось.
Тот шаман, что обратился к нему, развернулся и, глухо бросив:
— Иди за мной, — двинулся куда-то вверх по склону. В сторону, противоположную той, с которой герцог пришел. Еще дальше от лагеря людей.
Они поднимались где-то две лиги, прежде чем вышли на небольшую площадку в скалах, на противоположной стороне которой зиял черный провал. Шаман не останавливаясь двинулся вперед, прямо в этот провал. У Эгмонтера екнуло под ложечкой. Если ему предстоит лишиться еще одного пальца, да еще подобным же образом, то это уже далеко за пределами того, на что он рассчитывал.
На его счастье, в этой пещере никого не было. Зато здесь был широкий камень. Похоже, алтарь. Он был покрыт толстым слоем каких-то подсохших потеков. И только спустя некоторое время до Эгмонтера дошло, что это кровь, которая, наверное, орошала этот камень даже не века — многие тысячелетия. Над алтарем свод пещеры слегка опускался, и с него свисало что-то вроде гигантской кристаллической друзы, которая отчего-то слегка светилась. Как будто уголья в головне. И оттого на всей пещере лежал тусклый, дымный отблеск. Шаман остановился и повернулся к нему:
