Отдыхает? Он ей задаст отдых! Он её просто раскрошит в мелкую крошку. Он её сотрёт в порошок. Он даже и не подумает с ней церемониться! Он её задушит. Вживит под кожу маячок, чтобы всегда знать, где она находится. Ярослав быстро ступил в палату.
Вика и правда спала. Она лежала на спине, положив одну руку под шею, а другую на живот, ровно и безмятежно дышала, словно не извлекала сердца из его грудной клетки. И весь его пыл выветрился. Кроткое лицо, хрупкие плечи, острые локти и подрагивающие уголки губ навевали благодать на душу Ярослава. В мягком вечернем свете нежно-золотистые щёки с удлиненными тенями ресниц дарили восхитительные минуты счастья. Живая и здоровая, она была здесь, рядом, в пределах его досягаемости, она принадлежала ему. Ярослав потянулся, но не посмел тревожить сон.
Как это было странно: зависеть от другого человека. Хотел он этого или нет, но его сердце само по себе умирало и возрождалось. Его руки безвольно опускались или наполнялись силой, подвластные чужому одобрению.
Он стоял над ней бесконечно долго, до тех пор, пока не уверился в том, что она никуда не исчезнет. Силы вновь вернулись к нему. Он мог дышать полной грудью. Он положил цветы на подоконник и, опустошенный и счастливый, вдоволь налюбовался её смуглой кожей, светящейся в глубине палаты.
За окном становилось всё темнее, а Вика всё не просыпалась. Неудивительно, если учесть, сколько она промучилась. Её губы подрагивали, радуясь чему-то неведомому.
Вдоль стены тянулась белая труба батареи, над окном замерла легкая кисейная штора, широкий подоконник отражал матовые тени вечера. В изголовье кровати стоял столик, за ним – у окна стул. В углу притулилась странного вида тумба, предназначенная, скорее всего, для пеленания младенцев, рядом с ней – крошечная люлька.
Вдруг ему жгуче захотелось увидеть новорожденную. Ведь Вика наверняка уже познакомилась с девочкой. Как же мало он знал о процедурах в роддомах! Кормила ли она её уже? Держала ли на руках? Ярослав бесшумно вышел в поисках маленького существа, подарившего своим рождением Вике счастье.
Молодая мамочка с розовой банданой на голове и телефоном у уха кивком показала в какую сторону двигаться, стоило ему только оглядеть холл. Дойдя до конца коридора, Ярослав попал в просторную вытянутую комнату, перегороженную стеклом. Возле прозрачной этой стены невысокая квадратная женщина пристально вглядывалась в новорожденного, спящего во всё такой же кроватке-люльке, которая стояла в Викиной палате. За преградой находилось не больше десяти детей. Они смирненько посапывали, завернутые в серо-зелёные пеленки. Около одного из них суетилась медсестра (или врач – Ярослав не был уверен), она что-то поправляла, но за могучей спиной было не разглядеть.
Разве в роддомах дети не надрывались с утра до ночи? Которая из них могла быть их дочерью? Вот эта, с темными Викиными волосами? Или эта со сморщенным носиком? Глаза разбегались: было непонятно, где мальчики, где девочки. На кроватках не было табличек. Как определить, чьи это дети?
Медсестра заметила его, вышла навстречу и тихонечко спросила: «Ищите своего?»
– Да.
– А жена почему не показала?
– Она спит, не хочу её будить. – Кому он врал? Он безумно хотел поднять её и зацеловать до смерти.
– Фамилия.
– Вы… Белова.
Медсестра бросила ласковый взгляд куда-то в область его лба и показала на высокий прозрачный бокс, где находился такой маленький младенец, что у Ярослава ёкнуло сердце. Он и не представлял, что дети бывают столь крошечными.
Девочка лежала на спинке. В отличие от запелёнатых малышей в кроватках, на ней был только памперс, который закрывал микроскопическое тельце до груди.
Ярослав подошел ближе. Ручки новорожденной были сжаты в кулачки, головка повернута на бочок, тоненькие желто-красные колечки прядей торчали во все стороны. Его сердце замерло. Рыжая?
Он выдохнул: «Рыжая».
– Вся в папу, – тут же вставила медсестра, добродушно улыбаясь: как будто бы только ждала его реакции, – мама-то у вас тёмненькая.
Его дочь? Его дочь! Его!
Он посмотрел на работницу роддома, но ничего не смог сказать.
Ему захотелось обнять весь мир. У него родился ребенок! Ликование разлетелось золотыми брызгами фанфар. Рыжая! Рыжая! Экстаз и эйфория накрыли с головой, обрушиваясь десятибалльными волнами. Его дочь! Свергнутый эйфорией, он никак не мог справиться с голосом, готовый заплакать. Его дочь! Наконец, смог выдавить, глядя прямо перед собой:
– Да, мама у нас тёмная личность, – он жадно вбирал глазами каждую черточку крошечного создания за стеклом.
Малышка была подобна херувиму. Страстно захотелось взять её в руки, покачать, ощутить тепло, лёгкость, движение, прикоснуться губами к макушке, вдохнуть запах, услышать дыхание. По его венам начало растекаться парное молоко. Сколько недель он ждал, думал, листал мысли, ручался, говорил убежденно, но не был уверен, что эта девочка в самом деле – плоть от его плоти. Он готов был любить нарожденное создание только за то, что мама обожала её. А здесь на тебе! Его дочь!
Казалось, он, оглушенный и немой, простоял целую вечность, прежде чем сумел выдавить: «Почему она в боксе, а не в кроватке, как другие дети»?
– Это кувез, – пояснила медсестра, – недоношенная. В первые сутки нужен особый режим и влажность, чтобы она адаптировалась. Доктор утром придет, посмотрит, послушает лёгкие, если даст добро, можно будет и к мамочке.
Ярослав стоял парализованный, наслаждаясь пузырьками радости, лопающимися в грудной клетке. Когда Вика только носила ребёнка в себе, он предполагал, что будет любить его, но и помыслить не мог, что это будет такое счастье!
Он долго смотрел на кроху и не сразу заметил, что сестра отошла. Он спрашивал себя, не являлась ли малышка плодом его воображения? Нет! Торжество захлестнуло его и понесло по крутой речке, бросая на берега радости и восторга. Ему хотелось подпрыгнуть и закричать, позвонить всем и каждому, вопя в трубку счастливую новость, выбежать на улицу и останавливая прохожих сообщить им о рождении дочери! Его дочери! Рыжей сонной куколки, принцессы! Ему хотелось угостить весь мир шампанским и накрыть столы длиною в экватор. И еще ему хотелось задушить одну женщину!
Вика услышала лёгкий шорох и мгновенно проснулась. Дверь открылась, и в комнату вошла дородная медсестра в зелёных медицинских брюках и такого же цвета шапочке. В руках она держала серо-розовый сверток.
Это случилось вчера, кажется. Она пошла на процедуры, потом долго сидела с девочками в коридоре, потом попала на осмотр к доктору, который печально и озабоченно констатировал, что роды уже не остановить, несмотря на неполный срок беременности. Вика искренне удивилась его словам: схваток не чувствовала. Её тут же перевели в предродовую палату, где черед два часа от боли она не могла сдержать ни стонов, ни криков. Врач делал ей какие-то уколы, акушерка держала за руку, гладила, о чём-то говорила – сейчас Вика не могла вспомнить, что именно. Да и тогда плохо понимала: от удушающих пыток она сходила с ума.
Страдание длилось бесконечно, не оставляя её не на секунду, и Вика, ходя по палате, с удивлением вспоминала рассказы о схватках, которые кто-то мог посчитать, отметить продолжительность и перерывы между ними. Для неё всё слилось в единый поток боли. Она не находила успокоения ни лёжа в кровати, ни на правом боку, ни на левом, ни стоя, ни уж тем более сидя. Она всё видела, слышала, молчала или говорила, но плохо понимала происходящее, осознавая только желание избавиться от муки. Ей казалось, что она мается несколько дней, что уже давно-давно она заточена в больнице, что ссора с Ярославом были ни вчера, а год назад.
Мысль о Ярославе в те минуты пронзила сожалением, ей так хотелось опереться на него. Она знала, что он бы смог избавить её от горечи и сокрушений, даже от хвори. Он один мог утешить и рассмешить её, делал мир проще и лучше. Ярослав… Вчера, в океане боли было ужасно одиноко и тоскливо.
