Первый залп не впечатлил. Ну не то чтобы он оказался неудачным или наши сплошь промазали… Просто во время Южной войны во время полевых сражений я еще ни разу не оказывался на столь великолепной наблюдательной позиции, когда все поле боя и все войска были передо мной как на ладони. Да и стреляли тогда по большей части в упор, а не как сейчас — через голову своих войск. Поэтому особо смотреть было не на что. Так вот, этот залп ничем не напоминал кино. Никаких зрелищных разрывов. Никакого воя падающих снарядов. Залп — а затем еле слышные шлепки упавших ядер и совсем глухие и не шибко впечатляющие разрывы упавших бомб. Нет, какое-то количество солдат были убиты, другие вывалились из строя и, придерживая обрубки рук или окровавленный бок, поковыляли в тыл, стараясь сразу же уйти с направления движения полков второй линии. Но таких было не слишком-то и много. Потому что часть ядер и бомб, к тому же едва ли не большая, вообще просто взрыхлили землю в промежутках между стройными линиями пехоты. Навскидку, приближающееся войско потеряло, причем и убитыми, и ранеными, которые сейчас ковыляли в тыл, не более нескольких десятков солдат…
Я потряс головой и поковырял пальцем в ухе. Бесполезно. Звенит. Я оглянулся. Орудия уже подкатили к прежним позициям, и сейчас вокруг суетились расчеты, торопливо заряжая их… И в этот момент грянул залп снизу. Я живо обернулся. Это вступили в бой полковые пушки. Шведы уже приблизились к рогаткам на три десятка саженей, войдя в радиус досягаемости «дальней картечи», каждый шарик которой весил четверть малой гривенки[84], а было их в увязке двадцать пять штук. «Ближняя картечь» весила вдвое меньше, но зато в увязке их было аж восемьдесят штук… И почти сразу же после этого снова загрохотали батареи на бастионах. Споро…
Я тут как-то попытался подложить язык, предложив сделать нечто вроде зарядного картуза, то есть заранее отмеренный и уложенный в холщовые мешочки заряд, которым прямо так и заряжать пушки. Как выяснилось — идея оказалась глупой. Холст горит много хуже пороха, и уже после трех-четырех залпов казенник орудия забивался так, что новые заряды не влезали. А перейти на обычное заряжание — насыпным порохом — не получалось, поскольку, вследствие того что в стволе оказывалось множество тлеющих волокон холста, порох загорался еще в процессе заряжания. И потому в этом случае перед заряжанием необходимо было выцарапать из ствола весь тлеющий холст и только потом можно было снова стрелять. Так что получалось не ускорение, а многократное замедление стрельбы… Хотя идею с отмеренным зарядом приняли. И сейчас заряжающие рысью таскали от зарядных ящиков к орудиям отмеренные заряды, упакованные от сырости в толстую вощеную бумагу, которая производилась на «китайской» бумажной мануфактуре. Но засыпались они в ствол обычной шуфлой[85].
Снизу грянул пищальный залп. Шведы уже подошли к рогатками и шустро принялись их растаскивать. Потом опять подали голос полковые пушки, и почти сразу же снова пищали. Первая же отстрелявшаяся шеренга уже быстро отошла за спины товарищей и споро заряжала пищали. Это называлось «караколирование» и в теории выглядело весьма эффективно, но полковник ван Хаансен, командир Серпуховского полка, рассказывал мне, что сие срабатывает так, как нужно, только в случае, если в войсках соблюдается крайне высокая дисциплина. Потому что, когда ты шибко бежишь в тыл от свирепо накатывающего на тебя вала вражеских войск, бывает очень трудно остановиться там, где нужно, а не продолжать нестись во все лопатки от приближающейся смерти… Что ж, сражение началось. Мне оставалось только ждать…
Шведы ударили сильно. Так, что первая линия поддалась. Не вся. Полки нового строя сумели устоять, а вот стрельцы… Гуляй-город был довольно быстро разнесен в щепы легкими гаубицами, передвигавшимися прямо в боевых порядках шведской пехоты, совсем как это было предусмотрено для наших полковых орудий, а затем шведы остановились и дали по стрельцам несколько убийственных залпов. Те пытались отвечать, но не выдержали сумасшедшего темпа огня шведских мушкетеров и покатились назад, обнажая фланг упорно сражающихся полков нового строя. Я вцепился в узду, изо всех сил сдерживая желание броситься навстречу стрельцам… но тут мимо меня сверкающей молнией пролетела фигура моего командующего.
— Мишка! Стой! Куда?!
Вот ведь черт. Сам-то куда? У него же есть воевода большого полка. Я яростно выругался и оглянулся. Басманов, потрясая обнаженной саблей, под грохот барабанов выводил полки резерва на позицию перед артиллерией. Да, если мы пропустим шведов к пушкам, то сражение можно считать полностью проигранным… А чуть дальше точно так же под барабанный бой разворачивались в сторону наступающих шведов полки второй линии, закрывая обнажившийся фланг первой. Я снова повернулся к накатывающейся шведской волне. Ну он у ме… Я вздрогнул и похолодел. Мишка плясал на коне перед слегка замедлившимися стрельцами, превратившимися в неорганизованную толпу, что-то горячо им втолковывая. Но тут приблизившиеся шеренги шведов остановились и дали залп. И его снесло с седла…
Когда я опомнился, то обнаружил, что и сам галопом лечу к снова ударившимся в бегство стрельцам. В голове было пусто, ни одной цельной мысли, только какие-то обрывки типа: «Как их остановить-то?.. Что я Ксюхе-то скажу?..» Но тут кто-то из стрельцов, видно, сумел сфокусировать взгляд на приближающемся к ним всаднике, и по бегущей толпе зашелестел легкий шепот: «Царь… царь… царь…» А я резко осадил коня и заорал:
— Молодцы, стрельцы!
Бегущие ошарашенно притормозили. А я резко развернулся и, ну как в той внезапно пришедшей мне на ум байке про Суворова, махнул рукой, заорав:
— Ничто! Заманивай их, братцы, заманивай!..
Стрельцы недоуменно переглянулись, но как-то подобрались. Я же продолжал скакать легкой рысью перед толпой, крича:
— Заманивай их, братцы, давай заманивай!.. Да строй-то держите, а то прям толпой несетесь! Десятские, чего молчите-то? Строй держать!
В бегущей толпе раздались неуверенные голоса стрелецких десятских и сотских, и спустя где-то полминуты она начала снова постепенно принимать некое подобие строя. Я скакал, закусив губу и бросая отчаянные взгляды то на начавшую приходить в себя толпу стрельцов, то на мерно накатывающуюся несокрушимую фалангу шведской пехоты. Ну же… орлы, быстрее, быстрее приходите в себя!..
— Стой! — заорал я, вскидывая руку. — Хватит! Более не надо! Кругом! Заряжа-ай!
И еще несколько минут назад беспорядочно отступавшая толпа остановилась и, обернувшись, принялась деловито и споро заряжать пищали. Я оглянулся через плечо. Батареи дальнобойных орудий и гаубиц продолжали мелко сотрясать склон холма, посылая залп за залпом в сторону шведов, а перед ними торопливо разворачивались резервные полки. Ну еще бы минут пятнадцать продержаться…
— Пали! — послышался рев стрелецких голов, и остановившаяся стрелецкая шеренга окуталась клубами порохового дыма.
Но спустя мгновение приблизившаяся на дистанцию эффективного огня шведская шеренга ответила слитным залпом, и… я почувствовал, что лечу по воздуху, нелепо растопырив руки и ноги.
Приземление было жестким. Похоже, я на несколько мгновений потерял сознание. Потому что, когда очухался, вокруг толпилось несколько стрельцов и отовсюду слышались крики:
— Государь! Государя убило! Свеи государя подстрелили…
Я дернулся, собираясь подняться, но грудь пронзило такой болью, что я чуть снова не потерял сознание. Вот гадство!.. Однако мое движение не осталось незамеченным. Надо мной склонилось лицо, заросшее косматой бородой, и обеспокоенно выдохнуло:
— Живой?
— Да, — с натугой выдавил я из себя.
— Живо-ой! Живой государь-то! — разнеслось вокруг.
А потом откуда-то из первых рядов внезапно послышался дикий, почти медвежий рев:
— А-а-а, нехристи! В бердыши их, робяты! За государя!
