И вся еще мгновение назад растерянная масса стрельцов, остервенело взревев, метнулась вперед, на секунду тому назад еще отчаянно страшную шведскую фалангу. И я мгновенно остался один. Несколько минут я лежал, молча глядя в небо, а затем, собравшись с духом, медленно приподнялся на локтях.
— Государь! — послышалось сзади.
Но повернуться и посмотреть, кто там, не было никакой возможности. Спустя мгновение рядом рухнула грузная фигура Хлопка, начальника моей личной сотни, которого я в начале сражения отослал с поручением к командиру правого крыла воеводе Беклемишеву. Тем более что и всю сотню я отослал туда же, считая, что здесь, рядышком с артиллерийской позицией, в самом сердце войска, мне уж точно ничто не грозит, а вот там может понадобиться каждое умелое копье…
— Ах ты, бог ты мой… — покаянно пробормотал Хлопок. — Где ранен?
— В грудь! — придушенно отозвался я. — А ты что… здесь? Почему?..
— Так опрокинули шведа-то, — отозвался Хлопок, сноровисто ощупывая меня. — Эвон он назад покатился. Ох ты… прости, государь!
Я взвыл. Очередное его движение отозвалось в теле такой дикой болью, что мамочка моя…
— Так ведь не ранен ты, государь, — облегченно выдохнул Хлопок, — эвон, обе пули в кирасе торчат. Не пробили.
— А чего ж больно-то так?
— Да, видать, ребра сломаны… — с готовностью пояснил Хлопок. — А то и вовсе треснуты токмо. Когда ребра треснуты — завсегда так болит.
Я скосил глаза на кирасу. Точно. Вот они, голубушки. То есть в кирасе торчит только одна. А от второй осталась рельефная вмятина. Ну, Аким, непременно штоф тебе поставлю. Экую добрую сталь сварил…
— Помоги встать, — прошипел я.
— Так это… лучше тебе лежать, государь, — озабоченно отозвался Хлопок. — Не дай бог, ребра сломаны…
— Заткнись, — просипел я, — помоги встать… Тоже мне няня нашлась…
Шведы действительно отступали. Как это ни казалось удивительным, но на левом фланге четыре тысячи шведских рейтар смогли сдержать удар почти втрое большего числа всадников поместной конницы, но вот удар четырех кирасирских полков на правом фланге им удержать не удалось. Как выяснилось, воевода полка правой руки боярин Давыд Жеребцов велел сызнова пустить вперед тяжелых те сотни, что были обучены рейтарскому бою. Более опытные шведские рейтары повыбили их почти подчистую, но зато разрядили оружие, и противопоставить выходящим на атакующий аллюр и уже склонившим копья кирасирам им оказалось нечего. Таранный копейный удар кирасир оказался страшен, а сразу ударившие в сабли поместные сотни, следовавшие вплотную за ними, довершили разгром шведской кавалерии, а затем развернулись и ударили во фланг шведской пехоте. Но… это не было разгромом. Шведы потеряли большую часть кавалерии… кирасиры, не останавливаясь, проскочили до шведских батарей, принудив шведские пушки замолчать… армия шведов оказалась в полуокружении, но… отступала в полном порядке. Железные шеренги шведской пехоты раз за разом отбрасывали от себя накатывающиеся на них волны поместной конницы, продолжая отходить к лесу и огрызаясь со всех сторон слитными залпами.
Я помотал головой. Да уж, шведы… и этих железных воинов мне предстояло разгромить? Черт, похоже, я со своим… ну… скажем так, «рациональным пацифизмом» зашел слишком далеко. Это Жуков, что ли, говорил, что долго не воюющая армия превращается в бесполезную, бюрократическую организацию? Или как-то еще… но смысл точно был такой. Да и пацифизм мой, как уже видно, оказался не таким уж и рациональным. Ну да ладно. Хоть не проиграли…
Вечером, когда я лежал у себя в шатре (моя грудь была обмотана тряпицей, которую изгваздали в какой-то вонючей мази, призванной облегчить снятие здоровенного кровоподтека), ко мне приковылял Мишка. А все ж таки Господь правду видит. И не дает погибнуть тем, кто свой живот готов положить за его землю — Святую Русь. Мишка также получил три пули, в кирасу и набедренник, последняя пробила-таки доспех и прошила мякоть бедра. Но остальные две застряли, поэтому, если не считать ранения бедра, он отделался почти так же, как и я, — трещинами в ребрах. А не попасть в плен ему помогло то, что он потерял сознание, и… отменная дисциплина шведов. Шведские солдаты просто перешагнули через валявшееся на земле тело какого-то знатного русского и двинулись дальше, спеша добить побежавших русских. Никто не сделал ни малейшей попытки выскочить из строя и хотя бы ощупать карманы… А затем точно так же откатились назад, оставив уже очухавшегося, но притворившегося мертвым Мишку лежать на том же месте, где он упал.
— Ты как? — морщась, поинтересовался Мишка.
— Так же, как и ты, — тоже морщась, ответил я и, скривившись, буркнул: — Да уж, тоже мне видок у царя и командующего победоносным войском.
Мишка удивленно воззрился на меня, а потом зашелся в хохоте, тут же превратившемся в лающие, кашляющие звуки.
— Ох… не смеши. Больно…
Я покосился на него с сочувствием. Да уж знаю. Сам такой…
— Ладно, как там наши дела?
Мишка посмурнел.
— Стрельцы старых приказов полегли почти все. Дай бог, пять сотен осталось. В новых полках потери невелики. С шесть сотен убитыми и вчетверо от того ранеными. В артиллерии потеряно десяток пушек и шестнадцать расчетов. Это те, кто рядом со стрельцами стоял… Так же много полегло и у поместной конницы. Тысячи полторы убитыми и почти шесть ранеными. А в кирасирских… — он вздохнул, — тяжелые сотни почти без потерь — под сотню раненых и шестеро убитых, а легкие повыбило почти все. И хотя убитых всего сотни три, но остальные почти поголовно раненые.
— Та-ак, — тяжело протянул я. — Вот и столкнулись с европейской армией. Первое же сражение — и войска почитай нет.
— Ну почему нет?! — возмутился Мишка. — Пехота почти вся боеспособна, ну кроме стрельцов… артиллерия — тоже, да и конницы поместной еще тысяч…
— Ну и много она навоевала? — оборвал я его. — Поместная-то эта?
Мишка притух. Отвечать было нечего. Если против татар или там увлеченно вцепившихся друг в друга башкир и ногайцев поместные сотни еще представляли некую и иногда грозную силу, то на этом западном театре боевых действий… Да что тут говорить!
— А как наши иноземцы?
Существенную часть офицеров-артиллеристов, а также офицеров пехотных полков нового строя составляли иностранцы. Ну не было у нас еще подготовленных командиров, способных управлять новыми частями в бою. Совсем новое дело ведь — тактика совершенно незнакомая, команды…
Мишка недоуменно покосился на меня. И я пояснил:
— Так ведь тоже ж эти протестанты, мать их…
Скопин-Шуйский задумался.
— Да вроде как ничего. Добро командовали. Я специально-то не интересовался…
— Так поинтересуйся, — ворчливо пробурчал я, но затем сбавил обороты: — Токмо осторожно. Чтобы ежели чего — людей не обидеть… Да, а шведы как отделались?
Мишка слегка повеселел.
— Да тоже не шибко. Конницы у них ноне почитай и нет. Хорошо, если тысячи три осталось. Пехоты мы у них тоже тысячи четыре положили. Причем, считай, половину стрельцы. По большей части бердышами. И еще мы двадцать три пушки захватили. Правда, исправных всего осьмнадцать. И пленных поимали почти семь тысяч. По большей части, раненых, ну тех, что на поле боя остались либо потом отстали, когда шведы побегли.
Как же, побегли они… Отступили в полном порядке. Но вследствие того, что поле боя осталось за нами, действительно много раненых шведских солдат досталось нам в качестве пленных.
— И сколько у них всего осталось?
Мишка задумчиво пожал плечами.
— Да, я думаю, с половину от того, что было. Ну ежели еще и тех раненых, что смогли с ними отступить, считать.
Я слегка повеселел. Густав Адольф, выходит, потерял половину армии… Но затем вспомнил, что у него еще есть войска, которые держат в осаде Псков и Ивангород, и мне снова стало плохо.
— Ну и что будем делать?
— Ну… — Мишка снова пожал плечами. — А что? Воевать будем. Эвон подтянем стрельцов и ополчение из Новгорода и Ладоги, да и еще поместные сотни подойдут. А в артиллерии новые расчеты сформируем. Пушки-то целы, так возьмем пушкарей из того же Новгорода… — Мишка держался спокойно, но было ясно, что армии, чтобы биться со шведом на равных, у нас пока нет.
