— Ай! Дяденька, пусти!
Но Аким, ухвативший воришку за локоть, только сильнее сжал пойманную руку и подтянул к себе мальца, попытавшегося разжиться часами.
— Пустить, значит… — усмехнулся государев розмысл. — А кто ко мне в карман полез?
Мальчуган прекратил вырываться и, сурово насупившись, пригрозил:
— Пусти, дядя, а то хуже будет.
— Хуже? — удивился Аким. — Этот как же? Поколотишь меня, что ли?
— Я-то — нет, — с угрозой в голосе пообещал мальчуган. — А вот мои соватажники…
Аким удивленно покачал головой. Эвон как… значит, новая ватага на Москве появилась. За последние двадцать лет Москва, как, впрочем, и вся страна, планомерно и неуклонно очищалась от воров и разбойников. Закладываемым на Урале рудникам и шахтам постоянно требовались люди, так что ватаги столичных и придорожных татей старательно вылавливались, имались в железа и скорым маршем отправлялись на Урал. Отчего в Москве и других крупных городах, а также на дорогах и водных путях с каждым годом становилось все спокойнее и спокойнее. Так, Москва, например, уже лет десять как успела забыть о рогатках, коими на ночь перегораживались улицы, и вооруженной страже, ходившей между ними… Нет, совсем, конечно, от ворья избавиться не удалось, но единственной относительно многочисленной и сплоченной корпорацией в Москве остались токмо папертные нищие. Остальные ватаги долго на Москве не жили…
— А ну, пусти мальчонку-то… — угрожающе произнес дюжий мужик, нависая над Акимом.
Государев розмысл усмехнулся:
— А то что будет?
— А вот ужо тогда увидишь… — еще более угрожающе донеслось из-за его спины.
Малец бросил на Акима торжествующий взгляд… почти сразу же сменившийся испуганным. Спереди и сзади от Акима раздалось несколько хлестких ударов, и оба ватажных с легкими всхлипами рухнули на снег. Аким оглянулся. Двое его охранников, что были приставлены ему службой государева постельничего взамен сопровождавших его раньше, но привлекавших излишнее внимание воинов сначала царева холопского, а затем царева кирасирского полка, сноровисто вязали обоих ватажников.
— Вот оно как бывает-то… — эдак слегка извиняясь, сообщил Аким пареньку. Тот вздрогнул, захлопнул разинутый рот и, поняв, что помощи ждать неоткуда, изо всех сил дернул руку, попытавшись освободиться. Но Аким держал крепко. — Ну будет, будет… — примирительно сказал он пареньку, когда тот наконец умаялся вырываться. — Не бойся, ничего с тобой худого не случится. Эвон ты какой тощий. Когда ел-то?
Паренек наконец совсем прекратил вырываться и, тяжело дыша, уставился на Акима.
— Вчерась… — нехотя отозвался он. — А куда это моих ватажных поволокли?
— Да рыночной страже сдадут, — пояснил ему Аким. — А чегой-то у тебя говор эдакий… не московский совсем. Откель будешь-то?
— С Литвы мы… — буркнул мальчуган и тут же испуганно закрыл рукой рот.
Именовать вновь присоединенные западные земли Литвой не разрешалось. Литва она и есть Литва. И ныне эвон существует себе запросто. А то все земли русские, той самой Литвой захваченные. В Киеве эвон и первая русская столица была, и первый русский митрополит сидел. Потому то — Русь. Самая обыкновенная и ничем от той же, скажем, Новгородчины или Смоленщины не отличающаяся. Просто некогда от страны той же Литвой отторгнутая, а ныне — обратно возвернутая…
Но Аким сделал вид, что сей оговорки не заметил.
— С Полоцка, — поправился мальчуган. — От войны бежим, — заученно произнес он.
— От какой такой войны? — удивился Аким. — Она же еще в прошлом годе окончилась. А в Полоцке ее так и вообще вроде как не было.
Мальчонка насупился. Как видно, ранее это заявление срабатывало безотказно. О том, что идет или, ныне, уже победоносно закончилась Польская война, — в народе знали. Но подробности — где стоят войска, какой город взяли, как ноне еще воюют, доносились до страны редко, от случая к случаю. И потому для большинства людей все земли, что западнее Смоленска или Новгорода-Северского, были «под войной».
— А не твое дело.
Аким покачал головой.
— Ну ладно, пойдем со мной.
— Куда?
— Увидишь.
— Не пойду! — заорал парнишка. — Ой, помогите, люди добрыя, ой, тати от отца-матери забирают!
Аким остановился и несколько мгновений смотрел на разорявшегося мальчонку.
— И не стыдно? А ну замолчи, а то велю вот им, — он показал на молодцев, уже передавших задержанных ватажников подоспевшей рыночной страже и теперь снова занявших свое место неподалеку от Акима, — заткнуть тебе в рот твой же онуч и волочь тебя на руках… да еще кверху ногами.
Мальчонка отшатнулся и испуганно покосился на охранников. Они сурово насупили брови, как бы подтверждая, что все исполнят, не помилуют… А Аким произнес уже гораздо ласковей:
— Я ж тебе сказал, что ничего худого с тобой не случится. Пойдем, покормлю хоть.
— И отпустишь?
— Коль захочешь уйти — отпущу, — кивнул головой Аким. — Токмо вот идти тебе куда?
— А найду куда, — упрямо заявил мальчуган.
— А вот и не найдешь, — поддразнил его Аким. — Ватажников-то твоих небось уже городскому капитану-исправнику передали. Он их живо разговорит. Так что еще до вечера всю твою ватагу уже в железа поимают. А кого нет — тот в бега ударится. — Аким сделал паузу и, покачав головой, сообщил мальчонке, на глазах которого от нарисованной перспективы навернулись слезы: — Тут тебе, брат, не Литва…
Мальчонка всхлипнул. Его жизнь ну вот только что разлетелась в мелкие дребезги. Еще час назад он был пусть самым маленьким и забитым, но все же членом сильной и хищной стаи, коя прибегла на Москву, соблазненная рассказами о тех богатствах, которые крутятся на торгах и в посаде этого самого большого города их новой страны. У него был угол, где его ждали кус хлеба и привычная дерюга, на которой он спал. И вот все это, если этот странный споймавший его мужик говорит правду, исчезло без следа…
— Ладно, не реви, — пробурчал Аким, от детских слез у него защемило сердце, — я же сказал, что ничего с тобой не случится, — повторил он уже в третий раз. — Пошли!
Дарья встретила их улыбкой.
— Замерз? — поинтересовалась она у мальчугана, ошеломленно уставившегося на нее. — Ну беги вон к печи, погрейся. А я пока на стол соберу.
Мальчуган недоверчиво покосился на Акима, потом снова перевел взгляд на Дарью и осторожно, бочком, двинулся к печи.
— Па-а-а-апка пришел! — с визгом скатились по лестнице две Акимовы младшенькие. — Ой, а кто это? — защебетали они. — А ты тоже с папкиной мастеровой школы? А ты новенький, да? А ты с приюта бо городской?
Мальчуган лишь ошарашенно вертел головой. Аким вскинул руки.
— Ну-ну, егозы, угомонитесь. Мужики с мороза пришли. Нам по первости отогреться надо, поснидать, а потом уже и начнете пытать…
Обед прошел шумно. Младшенькие все время стреляли глазками в сторону мальчугана и наперебой рассказывали отцу, как ходили «с дядькой» на торг, а на обратном пути зашли к брату в мастерские. И что он подарил им по блестящей цепке о семи звеньях, коими они тут же и похвастались. Аким усмехнулся. Такие обрывки цепок оставались, когда в лавке подгоняли часовую цепочку под конкретного клиента. Брюхи-то у всех разные, кому цепочки еще и надставлять приходится. А мальчуган хлебал молча, но сдержанно, хотя было видно, что есть ему хотелось. Дарья ела с ласковой улыбкой. Она уже привыкла, что муж время от времени приводит домой вот таких невесть откуда взявшихся голодных галчат. Первые из них уже выросли и стали видными мастерами. Свои дома и семьи имеют. Иногда по старой памяти в гости заглядывают…
А началось все тогда, когда одной вьюжной зимней ночью Бог забрал у них первенца. Он в лихоманке за три дня сгорел. Вот такого ж возраста был, родимый… может, чуток постарше…
Всю вторую половину дня мальчуган провел, косясь на дверь и ворота. Дарьюшка накормила его так, что у него пузо раздулось, будто ротный барабан, а потом отправила на двор — «отрабатывать», велев собрать нарубленные одним из охранников, кои, когда Аким торчал дома, частенько помогали Дарье по хозяйству, дрова и сложить в поленницу. А потом еще накормила киселем из брусники, вместе с младшими дочерьми, кои совсем мальца загнобили своим щебетанием…
