Царь Федор. Трилогия

Со стен по слетающимся со всех сторон крымчакам грянули пушки, затрещали пищальные выстрелы, но никто не обратил на это никакого внимания. Потому что ни у кого из крымчаков не возникло ни малейшего сомнения в том, что это уже агония. Что крепость обречена. Ну еще бы, славные татарские воины были уже внутри стен. Так какие могут быть сомнения?

Спустя полчаса Газы Герай с помощью своих отборных нукеров сумел-таки пробиться сквозь дикую толпу рвущихся за вожделенным серебром подданных. Но едва он выскочил из-за прикрытия десятка изб, специально оставленных напротив воротного проема, чтобы от него невозможно было сразу разглядеть, что там творится дальше, ему навстречу попался один из мурз, чьи конники ворвались внутрь крепости раньше. Он пер навстречу, не разбирая дороги, с широко разверстым от вырывающегося из его груди вопля ртом. Рассерженный хан зло огрел его плетью. Тот злобно вскинулся, воздел саблю, но, узнав, кто перед ним, побледнел и закричал:

— Это ловушка, мой султан, это ловушка! Спасайтесь!

Хан недоуменно огляделся. Какая ловушка, где? Вокруг, конечно, трещат выстрелы, но они же уже внутри стен… или нет? Какие-то странные стены у этого урусского города. А мурза продолжал орать:

— Это ловушка! Спасайтесь, мой сул… — Так и не договорив, мурза опрокинулся на шею коня, заляпав полу роскошного халата хана выплеснувшейся из горла кровью.

— Выводим господина из города! — взревел Каслак, командир личной сотни хана, разворачивая коня и выхватывая саблю, чтобы, если потребуется, прорубить своему господину дорогу сквозь ряды продолжавших отчаянно рваться в ловушку его подданных.

Но было уже поздно. Потому что в этот момент послышался страшный грохот, и две черные, обгоревшие, покосившиеся башни, стоявшие по обеим сторонам воротного проема, вздрогнули, а затем медленно и величаво обрушились, напрочь перекрывая хаосом торчащих во все стороны бревен единственный имеющийся выход из этой страшной ловушки. Но даже это уже было неважно для Газы II Герая, носившего среди подданных грозное прозвище Буря, великого хана и султана крымчаков, устремившегося в этот поход во многом еще и потому, что он жаждал реабилитироваться за два своих предыдущих не слишком-то удачных похода на урусов — в тысяча пятьсот девяносто первом, когда он дошел до Москвы, но был вынужден бежать из-под нее, бросив большую часть обоза, а затем в тысяча пятьсот девяносто четвертом, в то время как во многих других местах — и в Молдавии, и в Валахии, и в Венгрии, снискал себе заслуженную славу. А важным для него в этот момент было то, что Тимофей, несколько мгновений назад закончив заряжать свою «особливую пищаль», вскинул ее к плечу и повел стволом, выискивая достойную цель. Ствол пару раз качнулся, а затем замер, направленный точно на фигуру Газы Герая. «Видать, важный какой мурза», — успел подумать Тимоха, а в следующее мгновение пищаль привычно ударила его в плечо, выплюнув увесистый свинцовый шарик, оборвавший жизненный путь крымского хана…

7

Разгром крымчаков был полный. Подтянутое к Ельцу, но до момента начала штурма утаившееся по лесам и увалам поместное войско взяло в кольцо остатки совершенно деморализованных потерей руководства и чудовищным разгромом крымчаков и ногайцев, кои не успели втянуться внутрь ставшей ловушкой крепости, и, прижав их к городской стене Ельца и остаткам гуляй-города, устроило форменное избиение. Со стен в этот момент в крымчаков и их союзников палило около двух сотен пушек среднего и малого наряда[49] и подавляющее большинство стрельцов, оттянувшихся от бойниц внутренней стены, поскольку сразу после обрушения приворотных башен в дело вступили гранатометчики и стоять у бойниц стало опасно. Внутри же избиение продолжалось до самой темноты. Попавшие в ловушку крымчаки сначала пытались разбить бревнами, вынутыми из стен того десятка изб, что остались неразобранными около ворот, бутафорские двери домин и входы в бастионы, но бросили эту затею, будучи густо засыпаны гранатами. Затем множество их набилось в те избы, но подобравшиеся к самому обрезу стены стрельцы-гранатометатели закинули внутрь изб по несколько гранат прямо через соломенные крыши, поубивав и поранив тучу народу, так что на сем попытки спрятаться в этих избах и закончились… На ночь сделали перерыв, кидая гранаты на любой шорох у завалов, образовавшихся на месте воротных башен, потом еще полный день стреляли по любому шевелению. И только на третий день, когда валявшиеся буквально навалом трупы уже начали пованивать, стрельцы наконец вышли из своих деревянных бастионов, чтобы принять в полон всего около полутора тысяч выживших в этой бойне и по большей части раненых крымчаков…

Когда я въехал в уже очищенный от трупов и более-менее приведенный в порядок Елец, меня встретило гулкое громогласное «ура!». Это была славная, великая победа, подобная той давней победе «на Молодях», о которой уже рассказывали как о легенде. Даже круче. Потому что там хоть и победили, но положили почти три четверти войска. Здесь же суммарные потери составили всего лишь две тысячи человек, причем четыре пятых в поместном войске, столкнувшемся с татарами сабля к сабле. И это были невероятно низкие потери. Против крымчаков-то… Но, слава богу, воеводам, командовавшим поместными тысячами, удалось споро переймать татарские дозоры (тут-то и сработали Сапеговы кони) и практически внезапно ударить по крымчакам — те из них, кто не успел ворваться в крепость до обрушения башен, в основном набились в этакую воронку из растащенных по сторонам щитов гуляй-города, там их и перебили… Стрельцов же, кои на Молодях полегли почти что все, погибло всего лишь около трех сотен, к тому же существенная часть во время первого приступа, в гуляй-городе, а остальные потери были в основном среди гранатометчиков, метавших гранаты сверху, со стены, которых татары достали навесным огнем из луков. Ну и также тех, кто подорвался на своих гранатах, взорвавшихся в руках убитых стрелами сотоварищей. Этот вопрос я, к сожалению, не продумал. Ну да невозможно предусмотреть все, тем более что опыта планирования военных операций у меня не было никакого. Впрочем, смотря как считать. В конце концов, недаром говорится, что «business is war»… А в остальном победа была просто фантастическая. Кроме того, были захвачены почти восемьдесят тысяч коней, позже их продажа позволила возместить существенную часть расходов на первое лето войны, хотя и меньше, чем я рассчитывал. Поскольку вследствие огромного предложения цена на лошадей в стране упала почти в три раза. Впрочем, ввод этих коней в хозяйственный оборот должен был также принести стране рост товарного производства и соответственно увеличение налоговой базы. Ну я так думал…

Однако встречавшее меня столь восторженно войско не знало, что война еще только начинается. Все были уверены, что всё — победа одержана, слава, гип-гип-ура, и можно расходиться по домам. Впрочем, по домам я армию все-таки распустил. Потому что в военных действиях пока наступала передышка. Ненадолго, месяца на четыре. А так все, что произошло, было только первым шагом. Попыткой (слава богу, удавшейся) лишить объект следующего удара большей части его возможностей защиты. Еще некую часть сил врага должны были истребить союзные башкиры, к коим я послал послов еще по весне, предложив присоединиться к русскому войску в победоносном походе. Ибо, по мнению всех моих воевод, без кочевников в предстоящей войне русскому войску пришлось бы туговато. Не то чтобы совсем уж никуда, воевали и так, известное дело… но с ними точно лучше. А башкир я избрал потому, что в отличие от всех остальных кочевников они не были сродственниками никакому народу из числа тех, что двинулись в поход. И хотя в эти времена национальная принадлежность еще являлась пустым звуком и люди одной и той же национальности с животной радостью резали друг друга, да еще похлеще, чем иных инородцев, но, как говорится, береженого Бог бережет. А ну как оно как раз сейчас и проснется… К тому же кочевья башкир располагались во многих неделях пути от театра боевых действий, и идти до них надо было через мои земли, так что они должны были быть несколько более управляемыми, чем те, кому до дома рукой подать. Во всяком случае, так я думал…