Основной удар турки, несомненно, наносили по Азову, верно вычислив ключевую точку. Ибо, если падет Азов, ни Темрюк, ни Перекоп долго не продержатся. Потому что именно через Азов по Дону и пролегала основная линия снабжения всего моего войска. Второй по силе удар пришелся на Очаков. Но там сидел боевой и хитроумный Петр Сагайдачный, который к тому же всегда, хотя и довольно тонко, подчеркивал, что до самого крестного целования считает себя моим подчиненным с некими большими оговорками. Да и потом, мол, тоже не все будет так уж однозначно… Мол, запорожцы испокон веку своей волей жили и прежним своим властителям служили как сами того хотели. Так что за него у меня голова болела меньше, ибо, чем больше требуешь независимости, тем больше на себя берешь и ответственности. Тем более что падение Очакова хоть и составляло для меня некую проблему, но ключевой эта потеря не была. Даже Темрюк я готов был потерять, хотя его с большим сожалением, чем Очаков, но за Перекоп и особенно Азов следовало держаться изо всех сил.
Десятого июня визирь предпринял первый и самый сильный штурм Азова. Турки сумели ворваться на один из бастионов, но затем вынуждены были отойти. Искусник Калдиери устроил так, что ворвавшиеся на бастион войска попадали под перекрестный огонь с соседних бастионов первой линии, а также под огонь наиболее тяжелых пушек, установленных в центральной цитадели. Этот штурм стоил туркам тысяч восемь-десять. Гарнизон же Азова потерял почти три тысячи человек. И шестьдесят пушек.
А одиннадцатого июня, как раз когда османы зализывали раны, Мишка совершил на их лагерь лихой налет всеми нашими конными силами — башкирами и поместным войском. Сколько он сумел положить — неизвестно… если посчитать, сколько баяло поместное ополчение, то армия визиря по идее не только была полностью уничтожена, но и даже ушла в минус, однако налет явно удался. В первую очередь потому, что Мишка сумел подорвать два из пяти турецких пороховых складов. И артиллерия османов сразу снизила интенсивность обстрела крепости. Кроме того, османы почти на две недели прекратили осадные работы и занялись обустройством внешней границы своего лагеря. Мишка же продолжал все это время беркутом кружить над ними, улучая момент и наскакивая на работников, насыпавших внешний вал, и бия их издалека стрелами, чем еще более снизил темпы работ, а также набрасываясь на отряды турецких фуражиров. Попытки визиря наехать на башкир конницей тимариотов привели к тому, что когда те в очередной раз бросились за удиравшими степняками, то слишком отдалились от лагеря и оказались завлечены в засаду, нарвавшись на подготовленные и усиленные пушками позиции стрельцов, а затем на фланговый удар поместной конницы. Короче, эта попытка стоила османам почти пяти тысяч сипахов, из которых около тысячи попали в плен. После чего османы окончательно заперлись в лагере, перейдя только на привезенные с собой запасы, каковые вследствие этого начали быстро таять. Впрочем, пока это было для них некритично, поскольку у визиря был флот, который вполне мог доставить ему все необходимые припасы… Если, конечно, не учитывать, что их еще надо было собрать или закупить, так как все, что было собрано в период подготовки к кампании, уже находилось в лагере.
Но с флотом тоже надо было что-то решать. Поэтому следующий удар мы нанесли с противоположной стороны — с реки. После двадцатого июня Мишка резко увеличил интенсивность ночных налетов на турецкий лагерь со стороны степи. Башкиры подлетали к валу и рогаткам, выпускали в воздух навесом несколько стрел, часть из которых была обмотана горящей паклей, а затем откатывались в степь. Урон от сего был не шибко большой, но спали османы плохо… А двадцать шестого стрельцы и около семи сотен казаков из числа тех, кто по каким-то причинам остался в Черкасске и окрестностях, сели в струги и, привязав за каждым стругом по рыбацкой лодке, кои были собраны по камышам и затонам, тихо двинулись вниз по реке.
Привязанные к стругам лодки были нагружены всяким горючим скарбом и порохом. Приблизившись к крепости и стоящему рядом с ней турецкому флоту, казаки спустились в лодки и, тихо работая веслами, обмотанными тряпками, двинулись в сторону турецких кораблей.
Турки лодки прошляпили и опомнились, только когда первая лодка была накрепко принайтовлена к борту одного из их кораблей и казак, зажегши фитиль, уже нырнул в воду. На корабле поднялся шум, гам, впрочем, больше недоуменный, чем испуганный. Поскольку никто не понимал, какую опасность может представлять одинокая и пустая рыбацкая лодка, притулившаяся у борта корабля. Все прояснилось через несколько минут, когда она взорвалась, моментом подпалив корабль. В этот момент те казаки, кто еще не добрался до кораблей, начали выкидывать из своих лодок все лишнее и подбирать своих плывущих товарищей, ибо приблизиться к всполошившимся туркам теперь более не было возможности. А для стрельцов, сидящих в стругах, этот взрыв послужил сигналом к началу обстрела. Струги быстро подошли на два десятка шагов к берегу и жахнули по всполошившемуся турецкому лагерю из пищалей и установленных в струги малых пушек… Во время этого ночного рейда турки потеряли двенадцать больших и около десятка малых кораблей, ну и еще какое-то количество народа. Точное число потерь мне установить так и не удалось. А главное — теперь османы не рисковали оставлять корабли близко к устью реки и своему лагерю, а на ночь оттягивали их еще мористее, что изрядно затрудняло и усложняло процесс погрузки-выгрузки и вообще использование флота.
Следующий штурм турки предприняли только пятнадцатого июля. На этот раз им не удалось ворваться ни на один бастион, да и сам штурм был заметно более вялым и закончился на час раньше, чем предыдущий. Боевой дух османов явно упал… На этот раз их потери, скорее всего, были едва ли не вполовину меньше, чем при первом. Но и гарнизон Азова потерял максимум около семи сотен человек. Между тем ежедневная бомбардировка турецкого лагеря крепостной артиллерией также заставляла турок регулярно нести потери, в то время как усовершенствованная в Голландии система trace italienne обеспечивала наилучшую защиту гарнизона от артиллерийского огня, чем любые другие крепостные сооружения прошлого. Так что гарнизон Азова от огня османов практически не страдал. С продуктами и водой также все было нормально. Поэтому мало-помалу чаша весов под Азовом начала клониться в нашу сторону. И потому я послал Скопина-Шуйского с большей частью поместного войска под Темрюк с задачей хорошенько прижать эрзерумского бейлербея, а потом вернуться и продолжить потеху здесь. Сам же с башкирами и пешим войском двинулся к Очакову. Там только конным войском особенно развернуться было нельзя. У румелийского бейлербея были буджакцы и едисанцы.
К Очакову мы подошли в середине августа, поскольку от устья Днепра идти пришлось водой, а от устья Южного Буга еще и только ночами. Слава богу, запорожцы еще осенью спрятали большую часть своих стругов в днепровских плавнях, поскольку было понятно, что, если или, вернее, когда к Очакову подойдут османы, струги пожгут. Так что с транспортом проблем не было. Четыре тысячи моих стрельцов и тысяча, которую составили пушкари с расчетами и подносчиками ядер и иными помощниками, погрузились на струги и двинулись в сторону Очакова.
Когда я, оставив войско в зарослях камышей верст за шесть от Очакова, на одиноком струге подобрался к городу на разведку, то невольно покачал головой. Было видно, что город еще держится, но, похоже, из последних сил. Большинство внешних, новопостроенных укреплений было разрушено. В городе пылали пожары. А со стороны турецких батарей доносилась почти непрерывная канонада.
Прежде чем выбрать место для высадки, мы два дня изучали обстановку. Османы вели себя беспечно. Лагерь практически не охранялся. Буджакцы и едисанцы вблизи берега появлялись мало, видно предпочитая рыскать где-то в других местах. Но все равно, то, что нам удалось незамеченными высадиться на турецкий берег всего в трех верстах от Очакова, я решил считать настоящим чудом. Сразу после высадки я приказал немедленно начать насыпать валы и ставить временные укрепления из ивовых корзин, засыпанных землей. К исходу ночи мы подготовили кое-какую позицию, укрытую от турецкого лагеря невысоким холмом. День прошел в тревоге. Наша позиция была еще слишком слаба, чтобы выдержать хоть сколько-нибудь сильный удар, а врезать по туркам стоило сколь возможно сильно, ибо иначе Очакову было не удержаться… Следующая ночь также прошла в яростной работе, но к утру нам удалось подготовить позиции батарей и установить на них семьдесят орудий. Больше всего я молился о том, чтобы турки не предприняли в эти два дня еще один штурм Очакова, который мог оказаться для него последним. Но — обошлось, Господь не попустил. Еще вечером я послал стрельцов на струге к башкирам, к тому моменту они уже находились в двадцати верстах от Очакова, пройдя этот маршрут степью и попутно переправившись через Днепр, а потом и через Южный Буг. Им было велено двигаться к Очакову с таким расчетом, чтобы подойти к беспечно и привольно раскинувшемуся вокруг Очакова лагерю войска румелийского бейлербея в самый разгар ночи и внезапно атаковать его. Я определил башкирскому хану, коего поставил старшим над всеми степняками, главной задачей прорваться к турецким пороховым складам, кои должны были ему указать посланные к нему с приказом разведчики, и подпалить их, и это здесь также удалось. Общего числа всех пороховых складов мы установить не сумели, но три из них башкиры подорвали. Причем один взрыв был очень громким, видно, пороха там было изрядно.
