Гордость и предубеждение

— Конечно, дорогая моя, никто и не говорит о большем разнообразии. Впрочем, что касается круга знакомств, то мне не верится, что он здесь меньше, чем где-нибудь в другом месте. Нас приглашают обедать в двадцать четыре дома.

Едва ли мистеру Бингли удалось бы сохранить при этом серьезное выражение лица, если бы он не счел необходимым пощадить чувства Элизабет. Его сестра была не столь деликатна и посмотрела на Дарси с весьма выразительной улыбкой. Пытаясь придумать что-нибудь, что могло бы направить мысли матери по новому руслу, Элизабет спросила у миссис Беннет, не заходила ли в ее отсутствие Шарлотта Лукас.

— О да, вчера она была у нас со своим отцом. Что за милейший человек этот сэр Уильям — не правда ли, мистер Бингли? Настоящая светскость: благородство и любезность! У него всегда найдется, что сказать каждому человеку. Вот, по-моему, образец хорошего тона! Особы, которые воображают о себе бог знает что и даже не желают раскрыть рта, напрасно предполагают, что они хорошо воспитаны.

— Шарлотта с вами обедала?

— Нет, она спешила домой. Наверно, ей нужно было помочь готовить пирог. Что касается нас, мистер Бингли, то я у себя держу таких слуг, которые сами справляются со своей работой. О да, мои девочки воспитаны по-другому. Каждый, впрочем, поступает как может. Девицы Лукас все же очень милы, могу вас уверить. Так обидно, что они некрасивы. Я не говорю, что Шарлотта совсем безобразна — она наш большой друг.

— Кажется, она очень приятная молодая женщина, — сказал Бингли.

— О, еще бы! Но не станете же вы отрицать, что она дурнушка. Это признает сама леди Лукас, завидуя красоте моей Джейн. Не хотелось бы хвалиться собственной дочерью, но, если уж говорить о Джейн, не часто найдешь такую красавицу. Об этом слышишь на каждом шагу — себе самой я бы не поверила. Когда ей только минуло пятнадцать, мы жили у моего брата Гардинера в Лондоне. И, представьте, там был один джентльмен, который влюбился в нее без памяти. Невестка ждала уже, что он вот-вот сделает ей предложение — еще до того, как мы уедем. Правда, этого не случилось. Быть может, он считал, что Джейн чересчур молода. Зато он посвятил ей стихи — знаете, просто очаровательные.

— Тем этот роман и кончился, — поспешно вмешалась Элизабет. — Я думаю, это не единственное увлечение, нашедшее подобный конец. Интересно, кто первый открыл, что поэзия убивает любовь?

— Я привык считать поэзию питательной средой для любви, — сказал Дарси.

— Да — прочной, здоровой и страстной любви — возможно. То, что уже окрепло, может питаться чем угодно. Но если говорить о легкой склонности, — я уверена, что после одного хорошего сонета от нее может не остаться и следа.

Дарси улыбнулся. В наступившем молчании Элизабет с тревогой ждала, что мать произнесет какую-нибудь новую бестактность. Миссис Беннет в самом деле очень хотелось поговорить, но ей ничего не пришло в голову. И после некоторой паузы она стала снова благодарить мистера Бингли за его заботу о Джейн и извиняться за беспокойство, которое ему причиняет еще и Лиззи. Бингли был искренне любезен в своих ответах, заставив быть вежливой и свою младшую сестру, которая произнесла все, что подобало при таких обстоятельствах. И хотя свою роль она исполнила без особого рвения, миссис Беннет все же осталась вполне довольна и вскоре попросила подать экипаж. В то же мгновение, как по сигналу, выступила ее младшая дочка. Китти и Лидия в течение всего визита перешептывались между собой. При этом они договорились, что младшая должна напомнить мистеру Бингли про обещание устроить бал в Незерфилде, которое он дал по приезде в Хартфордшир.

Лидия, рослая, недурная собой пятнадцатилетняя девица, была любимицей матери. Именно благодаря этой привязанности она начала выезжать в свет в столь юном возрасте. Ее природные предприимчивость и общительность развились в самонадеянность благодаря вниманию офицеров, которых привлекали хорошие обеды дядюшки и ее врожденное легкомыслие. Поэтому ей ничего не стоило заговорить с мистером Бингли о бале и прямо напомнить ему про его обязательство, добавив, что с его стороны было бы позорнейшим упущением, если бы он не сдержал слова. Его ответ на этот неожиданный выпад был весьма приятен для слуха миссис Беннет.

— Поверьте, я с радостью выполню свое обещание. И как только мисс Беннет поправится, я попрошу, чтобы именно вы соблаговолили выбрать день для этого праздника. Но пока она больна, вам, я полагаю, и самой не захотелось бы танцевать.

Лидия сказала, что вполне удовлетворена его словами. — О да, гораздо лучше подождать, пока Джейн выздоровеет. К тому же за это время в Меритон может вернуться капитан Картер. А после вашего бала, — добавила она, — я заставлю их устроить свой. Так и скажу полковнику Форстеру, что ему стыдно уклоняться.

После этого миссис Беннет и ее младшие дочки уехали, а Элизабет сразу вернулась к Джейн, предоставив двум леди и мистеру Дарси возможность беспрепятственно злословить о ней и ее родных. Впрочем, несмотря на все остроты мисс Бингли по поводу ее «очаровательных глазок», дамы так и не смогли заставить мистера Дарси что-нибудь в ней осудить.

ГЛАВА Х

В остальном день прошел почти так же, как предыдущий. Миссис Хёрст и мисс Бингли провели в первой половине дня несколько часов у больной, которая продолжала мало-помалу поправляться. Вечером Элизабет спустилась в гостиную, где собралось остальное общество. На этот раз карточного стола не было. Мистер Дарси писал письмо, а сидевшая рядом с ним мисс Бингли следила за его пером и постоянно отвлекала его внимание различными пожеланиями, которые она просила передать его сестре. Мистер Хёрст и мистер Бингли играли в пикет, а миссис наблюдала за их игрой.

Элизабет, принявшись за шитье, испытала немалое удовольствие, прислушиваясь к тому, что происходило между Дарси и его соседкой. Непрерывные восторженные замечания леди по поводу его почерка, ровности строчек или пространности письма и полные равнодушия к похвалам ответы джентльмена составили любопытный диалог и в точности соответствовали представлению, сложившемуся у Элизабет, о характерах его участников.

— Этому письму так обрадуется мисс Дарси!

Молчание.

— Вы пишете необыкновенно бегло.

— Вы ошибаетесь. Я пишу довольно медленно.

— Сколько писем приходится вам написать на протяжении года! Да еще деловые письма! Представляю себе, какое это изнурительное занятие.

— Что ж, ваше счастье, что оно досталось на мою долю.

— Напишите ради бога вашей сестре, как мне хочется ее повидать.

— Я уже написал это по вашей просьбе.

— По-моему, у вас плохое перо. Дайте, я его очиню. Я научилась отлично чинить перья.

— Благодарю вас, но я всегда чиню перья собственноручно.

— Как это вы ухитряетесь так ровно писать?

Он промолчал.

— Сообщите вашей сестре, что меня очень обрадовали ее успехи в игре на арфе. И, пожалуйста, передайте, что я в восторге от ее прелестного узора для скатерти и считаю его гораздо более удачным, чем рисунок мисс Грантли.

— Вы позволите отложить ваши восторги до следующего письма? Здесь у меня уже не осталось для них подобающего места.

— О, пусть вас это не беспокоит. Я увижусь с ней в январе. Скажите, вы ей всегда пишете такие восхитительные длинные письма, мистер Дарси?

— Да, они довольно пространные, но насколько они восхитительны, не мне судить.

— Мне кажется само собой разумеющимся, что человек, который способен с легкостью написать длинное письмо, не может написать его плохо.

— Для Дарси это не комплимент, Кэролайн, — вмешался ее брат, — письма даются ему не так-то легко. Слишком уж он старается все время выискивать четырехсложные словечки, — не правда ли, Дарси?[9]

— Стиль моих писем, разумеется, отличается от вашего.

— О, — воскликнула мисс Бингли, — так небрежно, как пишет Чарлз, не пишет никто. Одну половину слов он пропускает, а вторую — зачеркивает.