Герой не нашего времени. Эпизод I

А по поводу ковров, хрусталя и отрезов, спустя много лет надо спросить таможенников со станции Чоп. Какой багаж следовал в Советский Союз из Южной группы войск? Люди никогда не менялись, все время желая жить покомфортнее.

Из буфета рядом доносился шум голосов, призывный смех и многозначительный звон стекла. Довоенное пиво – это не его печальное подобие в эпоху суверенной демократии. Продукт качественный, всегда находил любителей, потому что не стучал фальшью градуса в неокрепший мозг.

Увлекались и бильярдом. В большой комнате стояли три стола, к которым организовалась очередь. Принцип простой – «на вылет».

Максим облизнулся, но аккуратно двинул подругу в комнату с роялем. Там как раз закончили терзать инструмент москвичи. Теперь ей пора работать на будущее.

Ненашева сзади хлопнули по плечу.

— Вижу, дела пошли в гору!

— Царев, что ты тут делаешь? — Панов стремительно про себя выругался. Неужели все пошло прахом? История так и норовила вернуться в привычное русло.

— Развлекаюсь. А ты? Кстати, познакомишь меня со своей очаровательной спутницей? Интересная женщина!

— Увы, женой. Тебе ничего не светит.

— Даже так? Решил, наконец, остепениться? Нет, так не пойдет! Это не по-товарищески лишать меня места за свадебным столом! А то знаю, раз курс на семейную жизнь, значит, дружбе – хана.

— Ну тебя, к Аллаху. Скорее – сделать вдовой.

— Что стряслось, Максим? Почему такой пессимизм сегодня?

— Хочешь дождаться, когда на улицах города начнут стрелять? К тебе никто, кстати, не приезжал, уговаривать сдать оптику на проверку, например, куда-то в Минск?

— Откуда знаешь?

Ненашев махнул Майе рукой и показал сначала на себя, потом в сторону буфета.

Та немного поджала губы, но осталась на месте. Ох, уж эти мужчины! Главное, чтобы не увлеклись.

Официантка, видя перед собой сразу двух майоров, мигом поставила перед ними по кружке пива. Оба хороши, но тот, что с часами, выглядит симпатичнее, с точки зрения женщины, что означает – солиднее и основательнее спутника. Она специально завербовалась в Брест, надеясь найти мужа.

— Возьмут его скоро. Заодно и тех, кто выполнял вредительские приказы. Жаль, сразу нельзя, руки пока связаны, — Ненашев пер напролом, потому, если не окажется вовремя Царев в полку…

Пушки-то майор растащил. А стрелять из них кто будет? Или вновь будут лежать по обочинам дороги разбитые тягачи и орудия?[527]

Он, словно наяву увидел, как тонет в разрывах снарядов летний лагерь. Разбегаются бойцы, выскочившие из палаток в трусах и майках[528].

— Вообще-то, я здесь, чтобы понять обстановку, — чуть помедлив, объяснил Царев. — Не нравится мне все это.

Константин, перед тем, как уехать в город, всем приказал быть наготове. А в Бресте надеялся найти командира или начальника штаба корпуса.

— Дуй обратно в полк. Немедленно. Я не шучу, в четыре утра начнется.

— Ты не преувеличиваешь?

— Если и ошибся, то на пятнадцать минут. Около трех ночи жди от меня гостей. Со всеми бумагами, что в прошлый раз привозил.

— А кто будет корректировать, если с той стороны начнут?

— Я. И приказ открыть огонь – будет. Про склад не забудь, нет его еще на немецких картах. Вот, держи, вместо свадебного стола!

Царев ахнул. Какой подарок! Циферблат со светящимися стрелками, календарь. Плавные обводы почти круглого корпуса. Мягкий кожаный ремешок. Просто воплощение совершенства, статусная вещь. Умеют делать вещи буржуи!

— Ты шутишь! — Константин неверяще посмотрел на Максима.

— Бери на память, но я человек меркантильный, знаю – еще лучше найду.

В этом Панов был уверен, как никогда! И стрелки подводить не надо, владелец утром предусмотрительно выставил их точно, по сигналам берлинского времени.

— Насчет вдовы, ты серьезно?

— Помолчи, Костя, помолчи… Если утром ничего не случится, лягу на пол и пинай меня, сколько хочешь. А теперь давай быстро вали обратно в полк, — прошептал он, чуть ли не беря Константина за грудки.

Блин, слетелись на этих артистов… Эх, взять бы еще с Царева самое страшное пионерское слово, что на деле поддержит артиллерией…

Внезапно перед ним грохнулась еще одна кружка пива, но он поморщил нос и ушел, не замечая огорченного взгляда официантки. Если мужчина может делать друзьям подарки ценой более чем ее три месячных зарплаты…

****

Майя взглянула на мужа. Он теперь один, и как искажено его лицо! Совсем не ревностью, она бы распознала сразу.

Что-то странное происходит, если его собеседник не только помрачнел, но и стремительно покинул здание.

А вокруг нее толпились люди, прося спеть вновь. Она не отказала.

«Мы мчались, мечтая постичь поскорей, грамматику боя, язык батарей».

Вот теперь Ненашев, с едва заметной усмешкой, смотрел на Майю. Стихи Светлова знали многие, но вот так резко, почти аллегро, начали петь в середине шестидесятых. Похоже, Панов угадал эффект, выхолостив лишь один куплет.

Польку четвертый раз вызывали на бис. А один командир с орденом боевого Красного Знамени чуть не плакал. Как же она сказала: «для тех, кто дрался под испанским небом».

Тот полковник тоже поддался общему чувству, запоминая слова «над нами коршуны кружили, и было видно, словно днем». Только поет она неправильно, «Юнкерсы» из эскадрильи «Кондор» висели над их головами.

Отдав Майе песни, Панов старался не перегнуть.

Он долго вспоминал знакомые тексты, выбирая те, где поется о товариществе, любви, преданности, мужестве и надежде. Скоро рухнут довоенные стереотипы. Людям надо опереться на эти вечные ценности, а не на казенные слова пропаганды. Радио и газеты еще долго будут следовать старой линии, а история продолжать катиться по старым рельсам.

Панов и Майю сделал оружием против немцев. Ненавидишь, так воюй музыкой и текстами.

Но не нужен в 41-м Высоцкий. Вреда больше чем пользы. Понять его песни можно, лишь пережив горечь поражений, страх окружения, панику, неразбериху, смерть друзей.

Панов поморщился. Жив еще момент, про который после «эпохи гласности» все забывают.

Цензура, она, родная, иначе пани не придется хвастаться новой манерой исполнения. И, вообще, песнями. Посадят, не посадят, но даже в детский сад на утренник не пустят.

Ходит по Москве товарищ Садчиков, ответственный за культурный репертуар партийный и ученый кандидат наук, а с тридцать восьмого – главный уполномоченный по военной цензуре.

Тут не забалуешь. К делу подход серьезный. Перед самой войной уполномоченный успешно отчитался за компанию по ликвидации политически недопустимых имен среди подопечных несознательных животноводов. «Лениных» и «Сталиных» там не было, но бычки, именованные ранее «Наркомами» теперь дрожали при крике «Наркоз!»[529] А что, все согласно присланным из центра рекомендациям.

И до сих пор дурь идет по земле с серьезным выражением лица.

Когда Чебурашку заставили лечь вверх ногами, а после обвели мелом на Литейном мосту в Питере, образовав, тем самым эротично встающий символ, власть, вместо поливальной или пожарной машины, вызвала пресс-конференцию, заставив ржать над собой целый город.

Но стихи Суркова «В землянке» посчитали упадническими. Пришлось менять текст. Панов помнил самый ранний вариант сорок второго, где «мне дойти до тебя нелегко, все дороги пурга замела»[530].

«Смуглянка» – «несерьезная» песня ждала конца сорок четвертого, пока не попалась на глаза Александрову, руководителю главного ансамбля Красной Армии.

Потом возникло убеждение, что после Победы людям не нужны трагические песни, словно не оставила война после себя горя. Нет, редакторы их слушали, плакали, вытирали слезы, а после, будто заранее сговорившись, объявляли: «такое мы на сцену/в эфир не пустим»[531].