Герой не нашего времени. Эпизод I

А может так и нужно? Думать о живых, поднимать из руин страну?

Послевоенную криминальную статистику Панов знал, как было нелегко возвращать ожесточившихся людей обратно к мирной жизни: «Говорят, мостов осталось мало, значит нужно больше дать металла. Нелегко? Но я – бывший фронтовик, да я к трудностям привык».[532].

Однако, музыку и слова, что тронули душу и сердце, люди не забыли.

Будете в Воронежской области, посмотрите на стоящий в Семилуках настоящий «серый камень гробовой»[533].

В шестидесятом году на официальном концерте, после четырнадцатилетнего перерыва, Марк Бернес рискнул спеть «Враги сожгли родную хату» и многотысячный зал встал, и так слушал песню до конца.

И «День Победы» Тухманова и Харитонова в семьдесят пятом году не пошел сразу, пока «чуждый народу фокстрот» на День Милиции не спел Лещенко.

Но… лучше все же так. Настоящая вещь всегда пробьет себе дорогу.

В его обществе человек, обреченный властью вычеркивать и вырезать всю гниль, окончательно впал в маразм, забывая о простой санитарной гигиене.

Панов поморщился, «сиськи и письки» еще ничего, по сравнению с ощущениями, полученными от очень пиаристого «великого» фильма. Уши и глаза сразу захотелось вымыть с хозяйственным мылом.

*****

Майя ликовала. Максим сотворил чудо. И где эти, его авторы? Почему он сказал, что их еще нет?

В ожидании предстоящего банкета в здание вернулись московские артисты. После второй-третьей рюмки появились и первые предложения. Мол, будете в столице, то тогда… Вы иностранка? Ах, нет! Она жена советского командира!

Это все меняет! Своеобразная манера исполнения, милый акцент, несомненно, вызовет интерес у столичной публики. Ничего-ничего, репертуар мы вам подберем.

Майя удивлялась, как штамп в новеньком паспорте мгновенно сделал ее своей. Она теперь тоже «советка» и «большевичка». И какая у них смешная, но милая мода, одевать вместе туфли любого цвета и белые носочки!

Она, сменив статус, теперь легко приобщалась к новой обстановке.

Ох, Ненашев, как с тобой одновременно легко и сложно.

А какие рядом роились огнедышащие комплименты. Командиры красных так и норовили перенять нравы покоренной Польши… Или тех «друзей», нелестно обзываемых отцом? Максим правильно предупредил, про «боевых офицеров».

«Первый сокол – Ленин, Второй сокол – Сталин. Возле них кружились Соколята стаей…», следующая песня быстро привела публику в чувство.

На секунду ее майор, сложив губы трубочкой, подмигнул ей.

Максим объяснил Майе, что у профессии певицы в СССР есть некоторые неизбежные и обязательные издержки. Но можно так не делать, пусть самостоятельно определит замах на паркет больших и малых народных театров.

«Я его ненавижу, как Гитлера», сказала она.

«Тогда думай, где хочешь остановиться», ответил он, далее стараясь подобрать наиболее простые и понятные слова.

Панов никогда не считал отца народов добрым дедушкой, но какой странный, необъяснимый логикой парадокс!

Люди, ходившие в лаптях и пахавшие сохой, стали неумелыми рабочими. Их дети – мастерами. Следующее поколение – инженерами, а дальше так случилось, что нарожали, выкормили и вырастили они «гуманитариев», твердящих про «потерянное поколение» и плачущие, что не досталась им та, былая и «счастливая» крестьянская доля. Круг замкнулся, но что-то в деревню массы не едут.

«Как хочешь. Ты умная девочка, но что есть у нас, то есть. И был у вас такой человек, дедушка Пилсудский, после смерти которого, пошло в Польше все наперекосяк. И не оставил вам преемника».

Майя неожиданно успокоилась. Ой, Ненашев, как ты непрост!

Да, так и шли у них дела перед проклятой войной. Отец, придя с похорон маршала, все сокрушался: ждут Польшу плохие времена. Никто не станет думать о державе. Продажные политики передерутся и погубят страну.

Когда ухаживания становились слишком назойливыми, она, как броней, прикрывалась нежданным мужем. Перед взглядом ее майора сдувались все. Конечно, с таким-то лицом. Просто памятник на пьедестале. Вот возьмет и скажет, как у этого, русского Булгакова: «Почто боярыню обидел, смерд?»[534]

Она неожиданно представила Ненашева своим импресарио в Варшаве. Великолепно. Самый верный способ стать единственной примадонной Польши. Остальных Ненашев испепелит взглядом или превратит в каменные статуи.

Панов, глядя на ее насмешливое лицо, криво улыбнулся. Потому как, никто пока не умер, все еще живы, все, все.

*****

Примерно так все длилось до одиннадцати, а потом, со словами «нам пора», Ненашев пресек все разговоры и увел ее из красивого зала.

Внизу их ждали. Знакомый шофер и солдат, который тогда приходил с Максимом чинить забор, но в новом обмундировании, щегольской фуражке и наганом в кобуре. Медаль саперу не дали, но зато дали отпуск. Но не это главное, в машине сидела ее мать с каменным выражением лица.

Ближе к полуночи подали поезд, и на вокзале началась большая суета. Освещения было мало, и в поисках своего вагона люди метались в один конец состава, в другой…[535]

— Всем стоять! Дайте дорогу! — прогудел почти над ухом Майи чей-то голос.

Между ними внезапно возник оцепленный коридор, по которому люди в синих фуражках пронесли один, а затем второй тяжелый ящик.

«Вывозят картотеку, — проводил их глазами Ненашев. — Все же нашлись в Бресте разумные люди».

Первую директиву, связанную с войной, в НКГБ СССР Меркулов отдаст в воскресенье, в девять часов десять минут[536].

Однако, в пассажирский поезд чекисты ничего грузить не стали, а проследовали куда-то дальше, к эшелону с одним пассажирским вагоном и паровозом, видимо, сейчас набиравшим воду.

«Ай-яй-яй, Панов. Ты этого не учел, верно?»

Ненашев нахмурился. Да чтоб они лопнули со своей вечной секретностью! Все, что связано с картотекой госбезопасности, тайна покрытая мраком. Хотя, не верно – молчи-молчи и юли-юли.

Авторитетный ветеран КГБ города Бреста в газете утверждал, что вывез архив старший лейтенант, но герой был убит бомбой[537].

Представитель обкома в докладной записке 41-го года отписал, что сотрудник и следовавший с ним товарищ грохнуты их группой лично. Обознались, приняв за фашистских диверсантов[538].

Но расстрелы по захваченным спискам немцы в июне повели. Ликвидировали негласную агентуру чекистов, больше трехсот человек, обнаружив бумаги в одном сейфе.

За несданные в секретную часть перед отпуском документы офицера серьезно наказали. До конца войны в «архипелаге» он чем-то руководил в лагере. Саша не придумывал, цитируя газетный текст.

Ну что же, конвой в вагоне должен испугаться, но большей частью уцелеть.

Отменить нападение поляков на эшелон нельзя.

Как иначе? Нарушится цепочка старательно выстраиваемых им «случайных» событий. «Бить по траве, чтобы вспугнуть змею» или как за счет одного процесса вызвать другой, машинально вспомнил Панов стратагему из китайского трактата.

Размен тридцать человек на, примерно, двадцать тысяч еще оставшихся в крепости и городе. Панов считал всех – и военных и гражданских. Неплохо, если из города успеет уйти хотя бы половина.

«Богу привет и привет Сатане», именно так. За два тысячелетия сознательной истории человечества суть войны не менялась. Даже мировая гармония стоит слезинки ребенка, и не надо перевирать то, что бормотал Алеша Карамазов, герой Достоевского, закончив словами «Я тоже хочу мучиться».

А как еще? Панов вздохнул, вчера разведка положил на стол Сталина шифродонесение резидентуры НКГБ из Лондона: Черчилль планирует нанести бомбовый удар по нефтепромыслам в Баку[539]. Десятого мая самый высокопоставленный официальный сумасшедший рейха Гесс выбросился с парашютом над Англией. Так чему же верить?