Через полчаса, когда мы закончили, я уже пылил обратно. Рядом сидел лейтенант-танкист, как и положено в комбинезоне и шлемофоне. Его Филатов передал мне для связи, когда мы получим точные разведданные и переправим их майору, то начнем действовать. Нечего ждать, когда к немцам прибудут дополнительные силы, нужно давить их сейчас.
Когда мы въехали в расположение дивизиона, то у радио-палатки заметили большое скопление людей. Остановив машину и заглушив двигатель, услышал крики радости, которые заглушали торжественный голос Левитана, доносившийся из большого динамика скрученного нашими радистами со столба в ближайшей деревушке.
— В чем дело? — громко спросил я бойцов.
— Разойдись! — почти немедленно донесся крик Майорова из середины толпы.
— Что у вас тут? — спросил я начштаба, слушая, как Левитан сообщает, об упорных боях наших войск под Минском.
— Наши окружили крупную группировку немцев под Житомиром, и сейчас ведут наступление силами резервного фронта и резервных армий. Немцы панически отступают, — радостно улыбаясь, пояснил мне Саня.
— Так вот почему за день ни одного немецкого самолета и заслон такой слабый. Странно, что пленные об этом не знают, — задумчиво пробормотал я.
Захват пленных, что прошел вчера вечером перед концертом, ничего не дал кроме количества сил перед нами расположенных. Пленные сообщили, что с этого участка был снят почти весь полк, остался только их батальон и минометная батарея изрядно потрепанные у моста и попытке переправиться.
— Да что ты такой смурной? Тут радоваться надо! — обняв меня и похлопав по спине, прокричал начштаба.
— Да я радуюсь, — похлопал я его по плечу, и тут же перешел на деловой вид. — Что у нас с разведданными? С танкистами у нас уже есть договоренность.
Посмотрев на танкиста, который улыбаясь, стоял у динамика, слушая и стоявших рядом бойцов и голос Левитана, Саня сказал:
— Разведчики тут, можешь лично их опросить. Но я уже провел опрос и накидал схему расположения немцев.
— Артиллеристам отправил?
— Конечно, они уже рассчитывают координаты. Но ты должен понять, что должен побыть пристрелочный выстрел, а это значит, нужны корректировщики.
— Они есть у танкистов. Канал для связи они передали с порученцем, — кивнул я на танкиста, который зацепился языком с Александровым, что-то живо обсуждая.
— Тогда совсем проблем нет.
— Хорошо, пошли. Конечно, новости что мы получили радостные, но пора приниматься за работу.
Пока мы шли к нашему штабному домику, я прикинул, как все это повлияет на наше будущее. По прикидкам никак. Можно оставаться тут продолжая удерживать оборону, не смотря на опасение что нас обойдут, ведь соседей ни справа ни слева у нас нет. Но с последними сообщениями эта опаска пропала. Немцы все силы сейчас бросают на прорыв, пытаясь остановить его, так что им не до нашего заштатного участка. Тем более мост-то взорван, а он тут один на пятьдесят километров не считая брода, но о нем знали только местные. В немецких картах его не было.
Разведчиков опросил быстро, вполне хватало и тех данных, что предоставил Саня, его профессионализму я доверял, так что я больше изучал молодого матроса, что стоял левее главстаршины.
— Расскажите о себе, — попросил я, когда главстаршина закончил докладывать о проведенной разведке.
— Главстаршина Сергей Рокотов. Двадцать семь лет. Из Мурманска, — коротко представился старший моряк.
— Владимир Мишин. Двадцать один год. Из Ленинграда, — так же коротко представился молодой.
«Он еще и из Питера, то есть из Ленинграда как и я. Странное совпадение, может действительно родственник? Так я об этом не помню, точнее не знаю. Поле гибели родителей на севере меня отправили в детдом. О том, что у меня есть тетка я в курсе, только она была старенькая. Я помню, как он меня навещала. Она рассказывала о родственниках, большинство погибло в блокаду и на фронте. Это все».
— Расскажи о себе, есть родственники в Ленинграде?
— Есть… — неуверенно ответил Владимир.
За десять минут опросив его под удивленным взглядом начштаба, я взмахом руки отпустил моряков и задумчиво откинулся на спинку стула, не реагируя на вопросы Сани.
Рассказ прояснил многое, мы действительно родственники. У нас один прадедушка. То есть это для меня он прадедушка, а для Владимира отец. Мой дед был Владимиру младшим братом.
— Что? — не расслышал я.
— Почему ты Григорьеву представился Мишиным? — прямо спросил Саня.
Врать ему не хотелось, поэтому я чуть помедлив, пояснил:
— Это моя настоящая фамилия. Документы Фролова мне попали случайно. Его убили какие-то урки, потом уже они мне попались в руки. Думаю, эти урки работали на немцев, у них была пачка в тридцать удостоверений командиров РККА и НКВД.
— Зачем сменил фамилию?
— Были причины. Тебе о них знать не надо, целее будешь.
— Это твое решение и… спасибо что сказал правду. Мишин, кстати, тебе кто?
— Похоже, что родственник… Что ты там до этого спрашивал?
— Что? А… когда начнем операцию?
— Через полчаса, ровно в три дня, — сверился я с часами. — С танкистами устойчивая связь?
— Да.
— Сообщи им координаты немцев…
Ефрейтор Ганс Отто Байер был расстроен. После той бойни, что произошла десять дней назад он и выжившие были отправлены в отдел контрразведки, где их плотно допрашивали. Конечно, бегство с боля боя сильно ударило по личному делу ефрейтора и о земле под Киевом можно забыть, теперь дадут где-нибудь в белорусских болотах. Но то, что другого выбора у них не было, признали даже офицеры Гестапо, проводившие свою проверку.
После пяти дней мытарств получив сообщение, что полк будет заново сформирован в Польше, выжившие было воспряли духом, все-таки подальше от войны, ведь всем известно, что солдаты всегда остаются в своих подразделениях. Однако командир дивизии подложил им свинью, переведя в другой полк. Мечты вернуться в Польшу и повалять на сеновалах всегда согласных прекрасных полек так и остались мечтами.
Первые несколько дней они немного отошли от того чувства поражения что вселился в солдат после бегства от уничтоженной колонны. За день полк проходил до пятидесяти километров в сутки. Несколько раз бывало, что к ним с поднятыми руками выходили целые подразделения русских, даже однажды целая рота с командиром во главе. Ефрейтор тогда с чувством попинал этого лейтенанта хэкая от каждого удара. Потом он лично пристрелил лейтенанта, именно тогда он понял, что пришел в норму, и ругань командира своего взвода слушал с довольным лицом. С те пор он обязательно убивал одного из пленных, находил для этого повод.
Дальше их полк был на острие флангового обхвата одной из армий русских, когда внезапно блестяще проводимая и не раз не подводившая операция дала сбой. Когда колонна приблизилась к мосту, внезапно открыла огонь охрана моста. Среди всей какофонии ефрейтор сразу выделил такие знакомые очереди русских зениток. Когда в борт их грузовика влетел шальной снаряд, разорвав двух сидевших солдат. Ефрейтор первым с отвисшими сзади штанами и опустевшим кишечником покинул кузов и залег на обочине, отползая в поле. Этот ад длился так долго что Байер чуть не сошел с ума глядя как погибают его товарищи. Некоторые падали от настигших их пуль и снарядов, кто заживо сгорал облитый бензином от взорвавшегося топливозаправщика, кого намотали на гусеницы свои же танкисты в дым у ничего не видевшие.
В себя ефрейтор пришел только спустя пару часов когда полк отошел в низину и разослал патрули, убирая с дороги погибших и уничтоженную технику.
Буквально через два часа пришел приказ от командира корпуса, оставить заслон и срочно выдвигаться в другой квадрат, чуть ли не на восемьдесят километров. Командир моторизованного полка оставил у неизвестной реки сильно прореженный русскими батальон майора Байера, однофамильца ефрейтора. Вместо шестисот человек тот насчитывал теперь всего четыреста пятьдесят солдат.
