Роман Злотников
Сердце Башни
© Злотников Р. В., 2015
© ООО «Издательство АСТ», 2015
Пролог
Рыжий мужик, заросший косматой рыжеватой бородой, зато с абсолютно лысой башкой, продрался сквозь заросли гигантского бурого дрока и окинул хмурым взглядом мокрое осеннее поле, даже не заставленное, а, скорее, засиженное унылыми копенками, после чего задрал голову к небу и сердито спросил:
– Ну, чо?
Небо некоторое время оставалось абсолютно индифферентным к столь наглому вопросу, но потом, похоже, смилостивилось и сипло ответило:
– А пусто все, дядько Илим.
Мужик хмыкнул, почесал бороду, потом проделал такую же операцию с пахом, затем с задницей, после чего вздохнул и махнул рукой.
– Ладноть, Аксил, слезай, чяго уж там. По такой погоде хрен кто из Змиевки тронется. Любой воз завязнет. Даже ежели в яго пруденских тяжеловозов запрячь, – после чего поправил нагольный полушубок, натянутый, как и полагалось исходя из названия, прямо на голое тело, и, сокрушенно покачивая головой, нырнул обратно в заросли. Но не успели заросли дрока шумно сомкнуться за его спиной, как по стволу возвышающегося на самой опушке леса светлоствольного вяза шумно соскользнуло еще не особенно грузное, но и явно уже не совсем гибкое тело. Хлопнувшись о землю толстыми подошвами уже изрядно поношенных, но все еще крепких сапог, верхолаз окинул хмурым взглядом открывающуюся взору унылую картину, смачно сплюнул, и, зябко вздрогнув, нырнул в заросли.
Аксил разбойничал уже четвертый год. Все началось еще во время той войны. Ну… той, вы поняли? Ну, когда его милость принц-консорт Агбера прижал к ногтю покойного ныне короля Насии Иркая II, да хранят боги его душу в своем пресветлом чертоге… И не сказать, чтобы подобная жизнь ему не нравилась. Нет, поначалу-то у него не было никакого желания подаваться в разбойники. Отец Аксила был обычным крестьянином, причем, из зажиточных, потому что имел в хозяйстве ажно шесть покупных вещей из металла – топор, серп, наконечник сохи, нож, шило, сковороду и чугунок. Такое богатство позволяло ему свысока посматривать на соседей и, время от времени, иметь от сдачи «в пользование» некоторых из этих дорогих вещей кое-какой прибыток.
Так, по осени, он сдавал в пользование шило за большой хлебный каравай в день, а по весне и того дороже – за малую меру зерна. Ну, то есть такую, из которой получалось муки аккурат для выпечки пары караваев (что составляло как раз одну загрузку обычной местной крестьянской печи). И брали. А куды деваться-то? Без шила ни упряжь толком не починишь, ни обувку. А без того и другого как по весне работать-то? Это летом все в поле босыми ходят, а весной, по слякоти и холодной земле – мигом лихоманку подхватишь. А костяным шилом это делать – столько мороки… Да и не всякую кожу оно возьмет. Вот и сговаривались с отцом Аксила даже на такую немалую цену. Так что затраты на покупку железного шила, по поводу которого у отца Аксила поначалу были бо-ольшие сомнения, удалось отбить быстро. Тем более что по весне зерно мало у кого было в наличии, поэтому с оплатой, частенько, сговаривались на осень. Но, естественно, с прибытком – то есть уже не за меру зерна, а за полторы…
Сковорода же с чугунком служили главной причиной того, что когда до их деревни добирался торговый караван, в полуземлянке семьи Аксила непременно останавливались на постой возницы или охранники. Купец-то завсегда ночевал в доме у старосты, а вот возницы и охранники расселялись по всей деревеньке, но при этом кто-то непременно выбирал обиталище их семьи – все караванщики привыкли к «господской» еде, для которой непременно нужна была такая посуда для готовки, как сковорода и чугунок… Впрочем, злые языки говорили, что дело не столько в господской еде, сколько в том, что хозяйка дома оказывала постояльцам и кое-какие услуги окромя стирки и готовки.
Правда, Аксил в это не верил. Ну, то есть не то чтобы этого вовсе не было – в одном же помещении ночевали, что там творилось за занавеской, Аксил если и не видел, то уж слышал вполне хорошо, но дело совершенно точно было не в этом. К жене Хромого Трыгна те же возницы и наемники так же частенько захаживали. И к вдовице Пульне. И… да к половине деревни, если так посчитать. А кому в деревне деньга лишняя? Караванные же платили именно деньгами, а не меной, как это было в обычае между крестьянами. Так что некоторые пылкие селянки успевали за время пребывания в деревне каравана себе на платок городской заработать и тут же его купить… Ну, те, у кого мужья рохлями были и вовремя медь из бестолковых жениных ручек не изымали.
Однако никто из возниц или наемников ни у Хромого, ни у Пульны, ни у большинства других на постой не становился. А у них – завсегда. И за постой они платили куда как щедро – по медяку за ночь. А ведь у Слима и Попереда-бобыля те же караванщики квартировали из расчета медяк за две ночи! Хотя, скажем, у Попереда-бобыля жилище было попросторнее… Ну и за утехи мать Аксила так же слупливала с караванщиков по медяку за раз. А поскольку была она, несмотря на рождение нескольких детей, бабенкой еще вполне ядреной, так сказать, в теле, одним разом дело, как правило, не ограничивалось. К полному удовольствию отца Аксила, потому что за время стоянки каравана жена приносила отцу Аксила доход едва ли не вчетверо больший, чем предоставление караванщикам ночлега и пропитания. Причем, почитай, безо всякого убытку: от бабы-то не убудет, ежели ей кто воспользуется. Ей-то всего и делов – лежи себе на спине, ноги раскинув, да покряхтывай. А денежка – в семью… Впрочем, совсем-то уж сраму отец Аксила не допускал: следил, чтобы баба непотребным делом только в рубахе занималась и, после ухода каравана, как и остальные мужики, старательно отхаживал накувыркавшуюся всласть с караванщиками супругу поленом. Ну, чтобы знала свое место, и мысли о каком блуде из головы вышибить. С караванщиками-то не блуд, а заработок, это ж всем понятно, а вот ежели у кого супруга забесплатно начнет по деревне мужикам под бок лезть – позору не оберешься.
Так что благосостояние семьи Аксила росло как на дрожжах, благодаря чему он слыл в деревне весьма завидным женихом. И будущее его, как ему тогда казалось, было ясным и безоблачным. А чего тут думать-то? Аксил был старшим, так что все отцово хозяйство переходило по наследству именно ему. Ну, вроде как.
Двое средних детей были девочками, так что никаких проблем с их стороны Аксилу опасаться не стоило – землю-то за бабами никто в здравом уме ни давать, ни требовать не будет. Их приданое, по обычаю, составляли рухлядь и мануфактура – ну там всякие рушники, простыни, отрезы самотканого полотна, наволочки, матрасы и наматрасники и все такое прочее. Конкретику мало кто из мужиков знал, потому что это было чисто бабской епархией. Вот они-то как раз все это отслеживали очень четко: у кого, сколько и какой тонкости работа, после чего выносили безапелляционное решение – добрая жена будет или неумеха. Причем, разница между «доброй» и «неумехой» зачастую составляла всего-то локоть-другой самотканого полотна или пару рушников… Ну а ежели кто хотел сильно шикнуть, то либо добавлял поверх традиционного объема приданого чего-нибудь навроде овечьего тулупа или заказывал столяру из Транкерта, соседнего то ли большого села, то ли уже маленького городка широкую деревянную кровать. И такие невесты уже считались с о?о?очень богатым приданым…
А четвертый из детей, последыш, хоть и был мальчуганом, так что имел право претендовать на какую-никакую справу, но пока, по малолетству, также был неопасен – между Аксилом и его младшим братом было почти одиннадцать лет разницы. Да Аксил жениться успеет, прежде чем младшенький в разум войдет. Да и войдет ли – тоже бабушка надвое сказала.
Мать-то, эвон, девять раз от бремени разрешалась, а выжили покамест всего четверо. То есть на самом деле пятеро: вторую-то дочку батя купцам продал, едва только ей семь лет исполнилось. За соль. В конце лета. И ей-ей не прогадал. В тот год зима оченно суровая была, и по весне у них хлеба совсем уже не осталось. Молодые сосновые ветки ели. А ежели б еще один рот в зиму был, так и кто знает – выжили бы или нет.
