— О какой безопасности может идти речь, если ты с пистолетом ходишь?! На тебя напасть могут? Ранить? Ты кого-то убить можешь? В тюрьму сесть?! О каких планах на полгода или год мы говорим, Виталь?! Ты же одним днем живешь, разве не так? И ни в чем уверен быть не можешь?
Он вновь перенес вес на костяшки кулаков, вдавливая их в стол.
— А кто может уверенным быть в «завтра», Таня? Где выдают такие гарантии?! — обиженно огрызнулся в ответ, достав новую сигарету из пачки.
Она не ответила, молча глядя в глаза Виталию. Распрямилась, отпустила свои волосы, вместо этого обхватив себя руками за пояс. И тяжело дышала, видимо, переживая все это.
Он прикурил, не отрывая глаз. Будто склеили их взгляды, смотрели друг в дружку. Затянулся, выпустил дым. И оба молчат. И трясет, тоже, обоих.
Наконец, Таня выдохнула. Подошла к нему и протянула руку, без слов попросив пачку сигарет, которую он в свой карман автоматом засунул. Вместо этого Виталий протянул ей свою, не докуренную. Она не отказалась. Медленно затянулась, выдохнула и отдала ему сигарету, снова уставилась в окно:
— Я не голодная, — тихо бросила в сторону, и вышла из кухни.
Он не останавливал, решив, что ей стоит успокоиться. Ему уже тоже не хотелось гребанного обеда. Но Казак из чистого упрямства полез в холодильник, затягиваясь так, что кончик сигареты опасно вспыхнул, обжигая губы.
ГЛАВА 25
Таня не могла остановиться, металась из угла в угол в спальне, стараясь как-то переосмыслить, выплеснуть из себя эти эмоции, как-то их осознать. А оно не выходило. Бурлило внутри, разрывая ей сердце и голову на части, заставляя все в животе сжиматься в комок. Ей хотелось кричать. Не на кого-то конкретного, даже. Просто заорать криком, чтобы это все из нее вышло. Только ничего не получалось. Горло будто комом перекрыло, запирая все в ней, не позволяя ей освободиться от этих ощущений.
В конце концов, она застыла посреди спальни, ощущая, как ее трясет крупной дрожью; вцепилась в свои волосы, пытаясь размять кожу на голове, как-то избавиться от распирающего изнутри давления. Зажмурилась.
Перед глазами тут же встало все, что она читала о прошлом Виталия и Калиненко. От этого на затылке выступила холодная и противная, липкая испарина. Таня думала, что все подобные дела давно остались в прошлом. Архивы Миши, по крайней мере те, что он присылал ей, в основном не содержали данных за последние восемь лет. С тех пор, как понимала Таня, когда Калиненко был осужден. За остальные годы Миша упоминал только что-то, связанное с конвертационным центром, да «шефство» над крупным рынком в их городе. И то, отчим честно признавал, что не имеет каких-то весомых подтверждающих фактов. Больше на уровне слухов, хоть и от проверенных, надежных источников.
Но разве для всего этого необходимо огнестрельное оружие? Таня понятия не имела. Да и они с Виталием так ни разу и не говорили подробно о том, что именно он курирует, и чем занимается помимо автосалонов. Он всегда с этой темы уходил, улыбаясь на любые вопросы. Не уточняла она у него и то, какие дела остались на нем, как на доверенном лице бывшего «смотрящего». И потому, что сам Виталя не считал необходимым ее в это посвящать, и оттого, что Тане страшно было в это погружаться. Узнать о любимом человеке еще что-то, что может растоптать ее морально. Что-то, что кардинально будет выбиваться из ее понятия «допустимого» и «невыносимого», сформировавшегося за годы до встречи с Виталием. Это было настолько непросто — закрывать глаза на то, что всю жизнь считала неправильным. Делать вид, что не замечаешь, что не думаешь, не осуждаешь саму себя за предательство принципов и просто, здравого смысла.
Она любила его. Любила с невероятной силой. Даже не думала, что так, действительно, можно любить. Тем более, что сама Таня на такие чувства способна. Она ценила и обожала Виталия. Казалось, часами могла сидеть и наблюдать лишь затем, как он курит, как машины перебирает, хмурится или размышляет о чем-то. Пытаться угадать, о чем грустит или чему улыбается.
А ведь раньше ни сигареты не признавала, ни в автомобилях ничего интересного не видела.
А теперь? Прямо сейчас, в этот момент, с невероятной силой тянуло закурить. И все — после одной затяжки. Хотя, тут, наверное, больше сила страха и душевный раздрай имели значение. Даже пальцы уже подрагивали. И взгляд, волей-неволей, метался к подоконнику, где лежала пачка сигарет Витали и его зажигалка. И разве это не самое лучшее доказательство того, как она скатывается «вниз»? Ведь сигареты для нее всегда были сродни «пагубности», зависимости, до которой нельзя себя допускать. И все же… Все же…
Что с ней происходит? Искажение принципов? Пересмотр ценностей? Как это называется? И в правильном ли направлении движется она и сами их отношения? Или же Таня просто закрыла глаза и плывет по течению? Виталий требует, чтобы она его поняла и приняла, не требовала невозможного… Но что такого она у него просила? Сделать жизнь более безопасной? Не рисковать собой? Не жить по иную сторону закона…
Да, наверное, это невозможно сделать за день. Таня смутно представляла себе, как уходят из криминала, но все же, могла предположить, наверное… Или, наоборот, как с той же зависимостью от алкоголя или никотина, может, и с криминалом надо сразу все контакты обрывать, моментом? Она не знала.
И все же, ранее Таня никогда не видела его с пистолетом. И, по ее субъективному мнению, это скорее говорило об усугублении погруженности Виталия в криминал, нежели об отстранении.
И, Господи! Знать бы еще, для чего Виталию пистолет? Ей очень хотелось верить, что он взял его на случай угрозы и для самозащиты (хотя, и такая перспектива казалась ужасающей до бессвязности мыслей в голове, до холода в животе, пугая Таню его потерей). Она трусиха? Да. А кто, имея мозги в голове, не стал бы бояться подобного?
А если пистолет — не для самозащиты? Что, если он использовал это оружие для того, чтобы принудить кого-то делать то, что желал Казак? Что, если это было для угрозы? И кому? Кому-то из их среды, привычному к такому стилю общения? Или же обычному человеку, каким-то боком задевшему интересы Виталия?
Как разобраться, если он не отвечает на ее вопросы ничего, кроме «я решу»? И что подразумевает его «решу»? Теперь Таня об этом задумалась куда серьезней, чем ранее, когда Виталий только дал обещание. Что, если он и не собирается ничего прекращать или изменять? А просто сделает все менее доступным для нее в вопросе узнавания? И, при этом всем, разве он сам не хочет, чтобы она преступила через все свои представления и принципы, ради него?
Миллион вопросов. И ни одного ответа. Ни одного объяснения. Только горький привкус никотина на языке и бешеное сердцебиение в груди.
Не в силах унять поток сознание в голове, она махнула рукой на решение окончательно завязать с сигаретами. В этот момент ей нужна была ясный разум. Она подошла к подоконнику, открыла двери на террасу, выходящую в задний двор, и вытащила сигарету из пачки. Зажигалка, как и обычно, не желала ей поддаваться.
— Давай, я, — Виталий неслышно подошел сзади.
Таня даже вздрогнула от неожиданности. Шумно выдохнула носом, но отдала ему зажигалку, наклоняясь, чтобы прикурить. Оба смотрели друг на друга настороженно и неуверенно. И, словно бы, боялись снова начинать разговор, так остро и болезненно оборвавшийся на кухне.
— Ты поел? — поинтересовалась, выходя на террасу, чтобы в комнате дымом не воняло.
Жарко, конечно. Но все равно, она надышаться не могла воздухом. Очень ей нравилось, что есть возможность в любой момент выйти во двор.
Виталий передернул плечами и вышел за ней.
— Типа того.
Тоже вытащил сигарету и прикурил.
Таня посмотрела на это с внутренней болью. Он при ней на кухне выкурил сколько? Две? Три сигареты? И не поел же, она поспорить могла. А уже снова курит…
— Виталь, ну столько же курить, это очень много, еще и без обеда. Язву можно «на раз-два» заработать, не говоря уже про рак… — неуверенно заметила она.
