— Да что вы! — все-таки не выдержал он.
— Есть такое понятие, как пропаганда.
— И чем же ваш журнальчик сплетен для женщин может повлиять на общественное мнение?
— Кто воспитывает детей? — задала я ему встречный вопрос.
— То есть как это кто? Женщина, конечно!
— Вот именно. И эта женщина должна быть правильно политически ориентирована. Как специалист вы со мной согласны?
— И вы считаете…
— Женщина должна быть довольна и счастлива. Тогда в семье все будет чинно и благолепно. Это — во-первых. Во-вторых — кто вам сказал, что я намерена останавливаться на одном журнале? Надо делать мужской журнал. Вот вы, например, мне скажите, о чем будут с удовольствием читать мужчины?
— Не знаю…
— Вот и помогите мне — узнайте, — попыталась улыбнуться я ему. — В ближайшее время составим опросные листы — попробуем собрать информацию. Кроме того, остается самая радикальная и инициативная часть населения — молодежь. Надо понять, как в империи справляются с подростковым бунтом. Куда его направляют. Кто у вашей молодежи лидер? Кто — кумир?
— Вроде никто, — растерянно протянул сотрудник милорда Милфорда.
— Так не бывает.
— Мы — сильное государство. Империя, — раздраженно ответил мне господин Хикс. — И нам не годится заигрывать со всякими там… слоями населения.
— Если вы этим не будете заниматься, то придет кто-то со стороны. И этот кто-то воспитает ваших детей — технологии не такие уж и сложные. А потом будет очень обидно и унизительно терять страну, вы не находите?
— Вы очень умная женщина… В чем-то вы, безусловно, правы. И в чем-то я даже с вами согласен. Вы единственная женщина — уж простите меня за прямоту, — с которой можно дискутировать на подобные темы.
Хикс положил свою аппаратуру так осторожно и нежно, будто это был новорожденный младенец. Он сел в кресло, потер виски. И, казалось, сменил гнев на милость. Но это только казалось.
— Я не желаю фотографировать женские наряды! Даже во имя процветания империи. Это унизительно!
Герцогиня Борнмут покачала головой, но сдержалась и промолчала. Я поняла, что мы сработаемся. А страдальцу-фотографу сказала:
— Найдите, кто сможет фотографировать женские наряды и рукоделие без насилия над собственной личностью. Наверное, лучше женщину. И мы переведем вас на происшествия.
— Но… — попробовал возразить фотограф.
— Послушайте, — я посмотрела ему в глаза, — сегодня действительно тяжелый день. Убита еще одна женщина. Если есть необходимость — давайте поругаемся завтра.
— Кто? — одними губами спросила Луиза.
— Девочка-экономка, которую звали так же, как и меня, — тихо сказала я, не в состоянии отделаться от мысли, что это моя вина.
— Какие сволочи… — всхлипнула мама. — Как же так…
— У нее же волосы были не золотистые. Не брюнетка она, конечно, но… и не золотоволосая, как миледи Вероника, — задумчиво проговорила Джулиана. — Скорее, шатенка.
— Это значит, что волосы ей выкрасили. А потом убили.
Луиза подумала-подумала… И выдала замысловатую, эмоциональную и абсолютно неприличную фразу. На русском языке.
— Простите… — прошептала она и покраснела.
— За что? — первой в себя пришла мама. — Могу только поддержать. Убила бы гадов.
Присутствующие дамы синхронно кивнули. И даже герцогиня Борнмут не стала высказываться, что так говорить неприлично.
Фотограф поклонился и удалился. В саду, примыкающем к нашей редакции, его уже ждали восемнадцать желтых платьев и несколько девушек. Моделей в империи не было, и продавщицы согласились помочь нам — продемонстрировать фасоны платьев для нашего журнала.
— А мы продолжим, — мамин голос утонул в каком-то неестественном звуке. Что-то шипело вокруг, пугая до истерики нас всех. Воздух вдруг стал плотным, белесым и… горячим!
— Что это?! — Джулиана, мама, Луиза и я выдали эту фразу практически одновременно.
— Не знаю, — быстро ответила герцогиня. — Но, думаю, нам лучше это не выяснять.
И мы поспешили на выход.
Не тут-то было. Дверь, в которую несколькими минутами раньше спокойно вышел фотограф, оказалась заблокирована. Мы бросились к окнам — редакция была на втором этаже. Кости, конечно, пострадают. Но Ирвин, если что, вылечит. Окна не открывались. Стулом их тоже выбить не удалось.
— Луиза, Джулиана, строим портал. Вместе, — быстро приказала побелевшая герцогиня. — Надо слить наши энергии.
Шипение усиливалось. У женщин ничего не получалось. Я смотрела в окно — и видела, как там, снаружи, мечутся мужчины. Мелькнул наш фотограф. Появился Ричард с кем-то, кого он положил прямо на землю. Ирвин, Швангау. Еще кто-то… Должно быть, и они к нам войти не могли.
И тут шипение сменилось гулом — и наружу вырвалось пламя… Белое, раскаленное, со странным сладковатым запахом. Женщины встали в круг, взмахнули руками и застыли. У Джулианы и Луизы на лбу выступили капельки пота. Все трое были бледны и неподвижны — видно было, что они отдают все силы, но ничего не менялось. Мы с мамой стояли в стороне, ощущая какую-то гнетущую беспомощность.
— Не получается, — крикнула Луиза со слезами в глазах.
— Пробуем еще! — хладнокровно приказала герцогиня, сохраняя спокойствие. — Жаль, что вы и Джулиана — обе воздух… Сюда бы мага воды.
— А что с вашей магией? — спросила Джулиана.
— Огонь. Слабенький совсем, — вздохнула герцогиня. — И тот мне не подчиняется, я не сильно одарена с рождения и меня особо не учили.
Мама стояла. И молчала. Только руки сжала в кулаки. А мне стало интересно…
Я пошла знакомиться с непонятным огнем, который пытался нас уничтожить. В этом было свое очарование. Очарование безумия… Может быть, это сладкий, нежный запах пламени так подействовал на меня? Или притягивало оно само — яркое, белое, обещающее полную свободу. Вдруг нестерпимо захотелось сгореть! Пройти сквозь этот огонь, стать пеплом! Легким, невесомым белым пеплом. И пусть меня развеют в Пустоте…
— Привет, — сказала я. — Ты как тут оказался?
— Ника, — озабоченно спросила мама, — что с тобой?
Я захихикала. Мы все сгорим, а мама переживает — что с моим душевным здоровьем… Да какая, в общем, разница?..
Пламя вдруг вспыхнуло ослепительно белым — и заставило меня отскочить. А потом с диким шипением поползло змеей, сжимая кольцо вокруг нас пятерых.
И тут мое настроение резко сменилось. У меня в голове по-прежнему не укладывалось, что это все, конец. Во мне проснулся гнев — яростный, такой же раскаленный, как белое пламя вокруг. Это что же получается? Это какая-то тварь решила, что мы умрем, и подписала нам приговор? У Луизы не будет свадьбы, герцогиня не увидит своего сына? Джулиана и Брэндон… Они любят друг друга! А я? Мальчики, Ричард, мама…
Безудержная ярость затопила каждую клеточку, она кипела в каждой капле крови, но это не помогало нам вырваться. Те, кто планировал эту ловушку, помнили о том, как я вытащила свою семью… И похоже, предприняли что-то, чтобы мне не удалось это во второй раз.
Расслабиться, позвать перстень, попросить мне помочь:
— Пожалуйста… Слышишь меня? Пожалуйста… Я не знаю, кто ты такой, я не знаю, что ты такое, но здесь больше некому мне помочь… Пожалуйста…
И вдруг все исчезло — только серый, густой туман под ногами. Кто-то взял меня за руку, но я чувствую только холод. Туман стал ярко-голубым, потом темно-синим. Красиво… Красиво и холодно. Нестерпимо холодно. Женская фигура, замотанная в плащ, — она откидывает капюшон с лица, я хочу посмотреть, кто она, но туман снова становится серым, и последнее, что я помню, — портрет Милены Рэ, написанный Джулианой…
Снова белое пламя, снова тяжелый воздух, и синий луч из кольца на руке — он тяжелый, он высасывает из меня все силы, но я должна. Должна удержаться на ногах, рассечь пустоту и втащить всех нас в узкую бирюзовую щель. Что-то горячее течет из носа и, кажется, из ушей тоже… Какие-то очень гулкие барабаны стучат и стучат в висках. Тошнит… Хочется упасть и закрыть глаза. Свернуться калачиком, чтобы было не так холодно. Нельзя. Я должна. Должна! Вырваться, обнять сыновей, вдохнуть свежего воздуха, а не судорожно хватать остатки этого, ядовитого. Увидеть небо… Сейчас весной оно такое синее…
