– Неужели мы будем так бессердечны, что откажем им в небольшом количестве золота? Детей, наделенных даром, рождается все меньше, и их все труднее находить. Новые жизни важнее золота!
– Я читала отчеты. Едва ли это можно назвать «небольшим количеством золота». Но суть не в этом. Суть в том, что мы подрываем доверие к тому, чему сами же учим. Представь, что мы будем учить абсолютной правдивости, но при этом давать пенни за каждую ложь. Каким, по-твоему, будет результат?
Сестра Феба рассмеялась, прикрыв рот рукой.
– Смею предположить, что вскорости мы обнищаем.
Голубые глаза сестры Дульчи превратились в ледышки.
– Не думала я, что вы так бессердечны, аббатиса, и способны обречь на голод новорожденных чад Создателя!
– Создатель дал их матерям грудь, чтобы вскармливать младенцев, а не для того, чтобы получать дармовое золото от Дворца.
Сестра Дульчи на мгновение потеряла дар речи.
– Но мужчины неспособны контролировать свои потребности!
Голос Верны стал угрожающе низким.
– Они неспособны их контролировать, если колдунья наложит чары. Никто из сестер не накладывал чар ни на одну женщину города. Следует ли мне напоминать тебе, что если кто-то себе это позволит, то ей повезет, если ее лишь выдворят из Дворца, а не вздернут на воротах?
Дульчи побелела как полотно.
– Я не то...
Верна задумчиво поглядела в потолок.
– Насколько я помню, в последний раз сестру Света изобличили в том, что она применила любовные чары... постойте... лет пятьдесят назад?
У сестры Дульчи забегали глаза.
– Это была послушница, аббатиса, а не сестра.
Верна посмотрела на нее в упор.
– И если память мне не изменяет, ты тогда тоже входила в состав суда. – Дульчи кивнула. – И голосовала за повешение. Эта девчушка провела во Дворце всего несколько лет, а ты голосовала за смертный приговор.
– Таков закон, аббатиса, – промямлила Дульчи, не поднимая глаз.
– Самое суровое из наказаний, предусмотренных за этот проступок.
– Другие проголосовали так же, как я.
Верна кивнула:
– Да, половина. Голоса разделились поровну, и аббатиса Аннелина приняла окончательное решение, проголосовав за изгнание.
Сестра Дульчи подняла голову.
– И я до сих пор считаю, что аббатиса была неправа. Вальдора поклялась в вечной мести. Поклялась уничтожить Дворец Пророков. Плюнула аббатисе в лицо и поклялась в один прекрасный день убить ее.
Верна изогнула бровь.
– Мне всегда хотелось знать, почему тебя тогда назначили членом суда, Дульчи.
Сестра Дульчи судорожно сглотнула.
– Потому что я учила ее.
– Вот как? – Верна прищелкнула языком. – И где же, по-твоему, девушка научилась приворотному заклинанию?
В лицо сестры Дульчи бросилась краска.
– Нам так и не удалось выяснить это точно. Вероятно, у своей матери. Матери частенько учат дочерей таким вещам.
– Да, я слышала, но мне трудно судить. Моя Мать не владела даром, я получила его через поколение, от бабушки. Но твоя мать, если я правильно помню, даром обладала...
– Обладала. – Сестра Дульчи поцеловала кольцо на пальце: жест, который сестры делают часто, но почти никогда – на людях. – Уже поздно, аббатиса. Нам не хотелось бы отнимать у вас время.
– Что ж, тогда спокойной ночи, – любезно улыбнулась Верна.
Сестра Дульчи чопорно ей поклонилась.
– Как вы велели, аббатиса, завтра я приведу к вам эту девушку и молодого волшебника – после того, как посоветуюсь с сестрой Леомой.
– Вот как? – приподняла бровь Верна. – Теперь сестра Леома выше рангом, чем аббатиса, да?
– Конечно, нет, аббатиса, – вспыхнула сестра Дульчи. – Просто сестра Леома просила, чтобы я... Я просто подумала, что вы захотите, чтобы ваша советница знала о вашем решении... Чтобы оно не застало ее... врасплох.
– Сестра Леома – моя советница, сестра, и я сама сообщу ей о принимаемых мною решениях – если сочту нужным.
Феба поворачивала свое круглое личико от Верны к Дульчи и обратно, ловя каждую реплику, но помалкивала.
– Я сделаю все, как вы желаете, аббатиса, – сказала Дульчи. – Пожалуйста, простите мое... излишнее рвение... Я только хотела помочь.
Верна пожала плечами, едва не уронив при этом кипу бумаг, которую держала под мышкой.
– Разумеется, сестра. Спокойной ночи.
Приемная опустела. Бормоча себе под нос ругательства, Верна вернулась в кабинет и шмякнула бумаги на стол рядом с теми, которые еще не успела просмотреть. Милли яростно скребла грязь в дальнем углу, где ее никто не заметил бы в ближайшую сотню лет.
В тишине, нарушаемой лишь шорохом тряпки и бормотанием уборщицы, Верна подошла к книжной полке и пробежала пальцем по древним кожаным переплетам.
– Как поживают твои старые кости, Милли?
– Ох, лучше не спрашивайте, аббатиса, а то опять начнете терзать меня, пытаясь излечить то, что не лечится. Годы, знаете ли. – Милли подвинула коленом ведро и перешла к следующему участку ковра. – Все мы стареем. Должно быть, сам Создатель позаботился, чтобы нельзя было излечить человека от старости. Впрочем, здесь, во Дворце, время, что ни говори, бежит куда медленнее. – Высунув от усердия кончик языка, она старательно терла ковер. – Да, Создатель милостиво даровал мне больше лет жизни, чем я надеялась.
Эта маленькая хрупкая женщина никогда не сидела в праздности. Даже за разговором она не переставала возить тряпкой, или оттирать пальцем пятно, или отковыривать ногтем кусочек налипшей грязи, которого никто, кроме нее, не видел.
Верна достала наугад первый попавшийся фолиант и раскрыла.
– Что ж, я знаю, что аббатиса Аннелина была рада видеть тебя рядом на протяжении всех этих лет.
– О да, много лет, много. Да-да, много лет.
– Как я недавно открыла, у аббатисы мало возможности завести друзей. Как хорошо, что у нее была ты. Не сомневаюсь, мне будет не менее приятно, что ты всегда рядом.
Милли негромко обругала упрямое пятно, никак не желавшее оттираться.
– Да-да, мы с ней частенько беседовали по ночам. Сударыня Энн была такая чудесная! Мудрая и добрая. Готова была выслушать любого, даже старую Милли.
Верна, улыбнувшись, рассеянно перевернула страницу.
– С твоей стороны было очень любезно. Я имею в виду с перстнем и письмом.
Милли подняла голову. На ее тонких губах заиграла усмешка. На мгновение она даже перестала орудовать тряпкой.
– А, так вы тоже хотите об этом узнать, как другие!
Верна резко захлопнула том.
– Другие? Какие другие?
