подобранными под себя ногами. Василий Карпович шагает по комнате, наступая без разбора на раскиданные предметы.
Ясовей сообразил, что тут случилось несчастье, но какое, понять не мог. Он уже хотел повернуть обратно, думая, что произошла семейная ссора, в которую не надо вмешиваться. Но Василий Карпович заметил его.
— Заходи, Ясовей, ничего. Проходи, сынок...
Он хотел, кажется, еще что-то сказать, но повернулся и стал смотреть в окно. Наталья Степановна заплакала громче. Словно выйдя из оцепенения, Галя резко спрыгнула с кровати.
— Не надо, мамочка, успокойся, — сказала она, ласково трогая мать за плечо, сама готовая разреветься.
Ясовею хотелось спросить, что же случилось, но он чувствовал, что не надо спрашивать, и молчал. Наконец Галя, успокоив немножко мать, подняла стул, смахнула с него тряпкой пыль и подвинула его Ясовею.
— Присаживайся. Извини за беспорядок. Ишь, что натворили, — вяло улыбнулась она. — Жандармы были в гостях... Колю увели...
Нижняя губа у Гали запрыгала, и она прикусила её.
Ясовей понял. Жандармы увели Николая. Это те, в голубых мундирах, с шашками в обшарпанных ножнах, с красными мясистыми руками, при виде которых ему всегда становилось не по себе. Эти руки тут всё и разворошили. Они грубо схватили Николая... «За что?» Произнес он эти слова или Галя угадала вопрос по глазам — ответила:
— В забастовке участвовал, вот и взяли...
Василий Карпович медленно отошел от окна, будто нехотя поднял с полу распоротую подушку. Это вывело из оцепенения и Наталью Степановну. Она стала помогать мужу прибирать комнату.
Забастовка. Что это такое, Ясовей не знал, а переспросить не решился. Видно, дело важное, раз в нем участвовал Николай. А почему же это не понравилось жандармам? Ясовею ясно: Николай, его родители, Галя — люди хорошие. Жандармы — плохие. Они сцапали Николая, его надо спасать.
— Василий Карпович, пойдем, — сказал он решительно.
— Куда же это?
— К жандармам. Отнимем Николая. Пойдем скорее...
— Милый друг, — ответил Василий Карпович с доброй и грустной улыбкой, — нам вдвоем ничего не поделать с ними. У них сила, у них власть...
— А если они уморят Николая... Мы тоже будем сидеть? Так?
— Нет, не так, Ясовей, не так, славный ты мальчик, — задумчиво посмотрел на него Василий Карпович, барабаня пальцами по столу.
12
Галя пошла проводить Ясовея. Уже смеркалось. На Троицком зажигались фонари. Изредка громыхали тяжелые трамваи. С реки доносился хриплый гудок морского парохода. Они шли, взявшись за руки. Говорили мало. Оба думали о своем. Вышли к Немецкой слободе. Из переулка навстречу им появился жандарм, усатый, широченный в плечах, словно квадратный. На мундире тускло блестели медные пуговицы. Шашка при ходьбе ударялась о начищенную голяшку сапога.
Ясовей остановился, уставившись на жандарма.
— Ты что? — потянула его Галя за рукав.
— Постой, Галя. Мы не туда идем...
Он резко повернулся.
— Пошли.
— Да куда ты?
— К жандармам. Они тут, недалеко. Я знаю.
— Зачем нам к ним?
— Как зачем? Николая найдем. Скажем: нельзя человека силой держать. Он не собака. Собака и та на вязке скулит. Отпустят.
Галя колебалась. Но слова Ясовея были горячи и уж очень убедительны, на неё подействовала решительность мальчика
— В самом деле, — не очень уверенно произнесла она. — почему бы не попробовать...
— Идем.
В коридоре полицейского участка пахло затхлостью, сапожной мазью, винным перегаром. С облупленной штукатуркой стены сходились сводом над головой. Казалось, что входишь в могильный склеп.
У двери сидел рыжий полицейский и лупил грязными пальцами колбасу. Морщась, прихлебывал что-то из жестяной кружки и закусывал, смачно чавкая.
— Вы куда? — прохрипел он.
— К главному жандарму, — учтиво сказала Галя.
— Самый главный я, — сообщил рыжий и с великим усердием налег на колбасу. Посетители молчали. — Чего вам? — не переставая чавкать, спросил полицейский.
— Сегодня арестовали моего брата, — стараясь быть спокойной и вежливой, проговорила Галя. — Его арестовали напрасно. Мы хотим похлопотать за него.
Полицейский отхлебнул очередной глоток, закашлялся, замотал головой, потом вынул из кармана огромный грязный плат, вытер усы.
— Проваливайте, — сказал он, икнув, — нечего вам тут делать.
— Но почему?
— Я вам покажу почему! — вдруг рассвирепел рыжий. — Марш, живо!
Галя толкнула Ясовея к двери, потянула на улицу.
— Мы с тобой дураки, Ясовей, — сказала она, сойдя с крыльца на тротуар. — Разве с жандармами можно по-человечески разговаривать...
13
Надежда Дмитриевна капризничает. Она загоняла прислугу. И то ей неладно и другое. Всё в комнатах вверх дном. Сядет за рояль, проведет небрежно пальцами по клавишам, захлопнет крышку. Задумает примерить новое платье, повертится перед зеркалом, бросится на оттоманку. Надоело, надоело! И гости надоели, и балы надоели, и муж надоел, и жизнь тоже надоела. Комнаты кажутся пустыми и неуютными, в коридорах пыль, в кухне грязь. Горничная плачет, кухарка хлопает глазами, лакей носится как угорелый. Барыня кричит, требует воды.
— Ясовей, где ты запропастился! Принеси стакан.
Ясовей, глядя исподлобья поставил стакан на столик.
— Ты что такой кислый, мальчик? Тебе скучно одному? — спросила Надежда Дмитриевна.
— Не скучно, барыня.
— Почему барыня? Я просила называть меня по имени.
— Верно, просила, — соглашается Ясовей.
— Что же ты стоишь? Садись.
Ясовей садится на край стула.
— А мне вот скучно, Ясовей, — вздыхает барыня.
— Я веселить не умею.
— Какой ты, Ясовей, всё-таки невежа. Я тебя воспитываю, обучаю хорошему тону, а ты...
Надежда Дмитриевна лениво протягивает руку к столику, берет стакан с водой, чуть смачивает губы,
