— У вас что тут, шаман, за праздник?
Холиманко постарался изобразить на своем хитром лице простодушие и самым невинным голосом произнес:
— Злых духов выгоняли маленько-то. Камлали, видишь ты...
— Камлали... Злых духов выгоняли, — повторяет Тирсяда и вдруг выхватывает из рук Сядей-Ига хорей, с силой втыкает его заостренным концом в землю. — Кто тебе позволил созывать соборку, оленщик?
Сядей-Иг опешил, зашмыгал глазками под взглядом Тирсяды, и все увидели, что тучный оленщик уж начал дряхлеть и щеки его обвисают, и кривые ноги не так уж крепки, потому что похоже, будто они начинают гнуться под тяжестью Сядеевой туши.
Шагнув к воткнутому Тирсядой в землю хорею, Сядей-Иг запнулся за кочку и с трудом удержал равновесие. В толпе раздался сдержанный смешок. Тирсяда, не обращая больше внимания на оленщика, сказала негромко, но отчетливо:
— Соборку созывает Совет. Его слово — всё. Шамана слово ныне пусто...
Она обвела взглядом толпу и остановилась на Выучее.
— И ты, парень, здесь? На Сядеевой постромке прыгаешь? Спросил бы у своего отца, кто перепятнал его оленей другим клеймом. Не Сядей ли? Кто отобрал у старика последний чум? Кажется, Сядей-Иг. Неужели забыл?..
Выучей потупился, щеки его побурели. Тирсяда вздохнула, по-женски пригорюнилась, глядя на него.
— Молод ты шибко, парень. Что с тебя возьмешь. Как мать-то у тебя, видит ли? Слышала я, что она свет терять стала.
— Беда, Тирсяда. Ослепла вовсе мать. Говорит, дым в глазах застыл, свет не пропускает, — ответил Выучей.
— Вот плохо-то! Жалко старуху, добрая, теплая сердцем к людям... Как ей поможешь? Старость, видно... — Она вытерла щеку уголком шали. — Слово мое скажи ей. Поклон передай...
В тот день на многих кочевьях до позднего вечера шли разговоры по чумам. Видно, и в самом деле сила Сядей-Ига пошатнулась. Видно, старому всё-таки конец приходит, раз и Сядей-Иг и шаманы перед Тирсядой голос потеряли. Совсем потеряли голос, вот ведь удивление какое...
Глава восьмая
Вынукан защищает своих детей
1
Каранчеев хребет не высок, но страшен. На голой каменной его вершине день и ночь, зиму и лето свистят, не утихая ветры. В его ущельях зияют глубокие пещеры, окутанные мраком, покрытые вечной плесенью. На склонах хребта не растет ни одной травинки, только ползучий лишайник, как сырая короста, грязно-серыми пятнами покрывает мертвую землю. Даже звери обходят стороной это гиблое место. Проклятый камень — так зовут ненцы Каранчеев хребет. Косматая старуха Хад, говорят шаманы, живет в его гнилых ущельях. По ночам она поет и пляшет на гладкой вершине Проклятого камня. И сотня злых духов подвывает ей. Ни один оленевод не решится поставить чум у подножия Каранчеева хребта.
В слякотный осенний день близ отрогов Проклятого камня остановились три упряжки. Поставив оленей на вязки, три человека скрылись в сырой пещере. Впереди шел Сядей-Иг, за ним шаман Холиманко и сзади их Халтуй. Ледяным холодом дохнуло на них из глубины пещеры. Ноги скользили по камням, подернутым вонючей слизью. Холиманко ощупью разыскал выступ треснувшей скалы и взобрался на него. Спутники последовали за шаманом. Сядей-Иг кряхтел и отдувался, громоздясь на выступ. Халтуй согнулся в три погибели под сводами пещеры. Когда все уселись на площадке выступа, шаман сказал:
— Только мы трое будем знать то, зачем мы пришли сюда. Язык разболтавшего нашу тайну съедят водяные крысы. Так ли я говорю?
— Ты сказал моё слово, тадибей, — прохрипел Сядей-Иг.
— Я не хочу отдавать свой язык водяным крысам, — пролепетал Халтуй, ежась от леденящей стужи.
— Тарем! — подтвердил шаман. — Слушайте, что говорит Нум. Для нас наступила тяжелая пора. Гибель ждет всех нас, если мы не остановим ветер, который дует от чума Ясовея. Ненцы глупы, и они слушают опасные слова этого человека, замыслившего похитить наши стада, отнять наше богатство, лишить нас почета и силы. На берегу Няровей-реки Ясовей построил большой дом. Никогда не бывало, чтобы в тундре строили дома. Зачем ненцам дома, когда они живут в чумах? Ясовей отберет у ненцев детей, поселит их в этом доме, и они погибнут. Нум говорит, что Ясовей — это не человек, а злой дух. У него три глаза — два спереди и один на затылке. Вот какую страшную тайну открыл мне Нум. Её знаем теперь только мы трое...
Халтуя пробирала дрожь. Зубы его стучали. Он проклинал себя за то, что пошел в эту окаянную дыру и услышал такие страшные слова. Халтуй пришел в себя только тогда, когда разыскал свою упряжку, сел на сани и взмахнул хореем.
— Вот беда-беда, — бормотал он, погоняя оленей, — лучше бы и не знать того, что сообщил шаман. А теперь вот худо: знаешь, да и сказать никому нельзя. Ой, худо-худо...
Окончательно успокоился Халтуй, когда вершина Проклятого камня скрылась за пеленой моросящего дождя. Он теперь подумал, что, пожалуй, это совсем неплохо, когда знаешь, чего не знают другие. И чем дальше он отъезжал, тем сильнее становилось желание поделиться с кем-нибудь тайной. Когда же вдали показался чум, Халтуй от нетерпения ерзал на нартах, так ему хотелось рассказать о слышанном в пещере. На это, собственно, и рассчитывали шаман с Сядей-Игом. Как только Халтуй ушел из пещеры, шаман, схватившись за живот, начал хохотать.
— Клянусь самим Нумом, сегодня же слух о нашей «тайне» поползет по кочевьям... А? Как ты думаешь, Сядей-Иг?
Сядей-Иг, ворча, отмахивался.
— Перестань ты, Холиманко, дурачиться, будто маленький. Нам не до смеху. Ещё не известно, как твоя выдумка подействует, поверят или нет.
Поскользнувшись, толстяк ударился о скалу и еле устоял на ногах. Руки его были в липкой слизи, и он шел к выходу из пещеры, растопырив пальцы, как слепой.
Шаман хихикал в полное удовольствие.
— Подействует, Сядей-Иг. Верь слову старого шамана... Готовь оленей, да получше выбери, пожирней. Чуешь?
2
Идет Вынукан по лисьему следу и радуется: след туда бежит, где расставлены настороженные капканы. Не миновать лисице ловушки, будет Вынукан с добычей, сдаст шкуру приемщику пушнины, получит чай и сахар, принесет ребятишкам конфет в блестящих обертках. Хорошо на душе у Вынукана, будто он уже держит в руках пушистый мех чернобурки. Сама собой складывается песня.
