— Садись, охотник, — мягко приглашает Ясовей, — поговорим.
Вынукан нерешительно присаживается на краешек пододвинутого стула. Ему неудобно сидеть с непривычки, но он терпит. Ясовей заводит исподволь разговор об охоте, о погоде, об оленьих стадах. Вынукан отвечает односложно, вяло, а сам осматривает комнату. Большие счеты стоят. Он догадывается, что это счеты, потому что сам видал не раз такие же, только маленькие, у купцов. Купцы на маленьких счетах считали, обманывали крепко. На больших-то ещё сильнее обманешь, — думает Вынукан. Карта на стене его приводит в смятение. Такая огромная бумага!
Слова Ясовея проходят мимо уха Вынукана.
— Настала пора ненцам грамотными стать. В тундру свет приходит. Советская власть свет в тундру несет. Ты понимаешь?
— Понимаю, — машинально отвечает Вынукан, неотрывно глядя на карту.
— Будут у ненцев свои доктора, лечить людей станут. Болезни уйдут из чумов...
— Уйдут, — повторяет Вынукан.
— Много нового ненцы узнают. Как лучше жить научатся. Всё будут знать, никто их тогда не сможет обмануть...
— Как обманешь, не обмануть...
— Вот для этого и построена школа. В ней ненецких детей учить надо.
— Не учи, пожалуйста, моих детей. Оставь их в чуме. Возьми лисиц. Не показывай ребятам бумагу. Убери её со стены. Брось в огонь...
— Это не простая бумага, дорогой друг, — берет Ясовей под локоть Вынукана и пытается подвести к карте. — Это вся наша земля.
Старик упирается, не хочет подходить к страшной бумаге.
— Да ты не бойся, посмотри. Вот видишь: это все земля, тут горы, реки вьются. Тут леса, а это море...
Вынукану и страшно и любопытство его берет. Ловко как получается, на бумаге реки и горы. С опаской он подходит к карте.
— Тут Большая земля, тут Малая. Понятно?
Вынукан изумляется.
— Вот так да! И Малая земля видна.
— А здесь, гляди, Янзарей-река к морю бежит...
— Ишь как ловко! И Янзарей-река показалась. А моего чума, кабыть, не вижу.
— Твой чум слишком мал, его на карте не увидишь.
— Где же увидишь мой чум. Ты его не рисуй. Ламбеев рисуй, если хочешь, Пыреркин тоже, рисуй. Можно. А мой не надо...
— Хорошо, не буду твой чум рисовать, — улыбается Ясовей... — Пусть его твои дети нарисуют сами, когда выучатся в школе. Согласен?
— Ну, если сами нарисуют, так что поделаешь...
Ясовей повел гостя по классам, показал парты, изобразил мелом на доске чум, оленя с нартами. Вынукану очень понравилось.
— Ловко у тебя получается, как на самом деле.
В спальне для школьников рядами стояли железные койки с мягкими тюфяками, с простынями под одеялами. Тумбочки, столы, покрытые клеенкой, стулья — всё похвалил Вынукан.
— Богато живешь. Не хуже купца. Всего много.
— Это не мое. Ваши дети тут будут жить.
— А ты их совсем отберешь? В чум отпускать будешь ли?
Ясовей в душе ликовал. Всё-таки одного, кажется, убедил. Вынукан, как видно, постепенно сдавался. Возвращаясь после осмотра школы вместе с Ясовеем в учительскую, он уже разговаривал не с такой настороженностью, как вначале, держался свободнее. Сел не на стул, а прямо на пол, как привык сидеть в чуме.
Вдруг он вскочил, подбежал к Ясовею и схватил его за голову обеими руками, стал шарить в волосах, хмыкая и бурча что-то себе под нос. Ясовей осторожно высвободил голову.
— Ты что? Что такое случилось?
— Удивленье да и только, — всплескивал руками Вынукан, — как люди врать могут. Халтуй наболтал, он болтун и есть. Пырерко поверил, меня в сомненье ввел. Я дурак уж тоже верить начал. А ведь нет его, нет третьего-то глаза...
Сообразив, в чём дело, Ясовей мягко отстранил старика, усадил его за стол. Сказал Нюде, чтобы принесла чаю, конфет, печенья, стал угощать Вынукана. Тот, довольный, говорил:
— Ты, я вижу, хороший человек. Худому-то моих ребят не учи. Старший парень баловник, с ним построже. Однако в баню не води. Не надо. Зачем ребят в кипятке варить? Не будешь? Скажи...
Ясовей, чтобы не расхохотаться, отвернулся, укладывает тетрадки в ровную стопку, отвечает:
— Нет, нет, не буду я твоих ребят в кипятке варить.
— Вот и ладно. А бумагу, если хочешь, им показывай. Только не худую бумагу с царским клеймом, а вон ту, на которой вся земля показана...
Собираясь уходить, Вынукан долго мялся у двери, потом вернулся и положил на стол лисьи меха.
— Пускай твои будут, — сказал потупясь. — Не обижай, возьми. В подарок. Другу в подарок, понимаешь?..
Ясовей снял со стены ружье и подал Вынукану.
— Хорошо, ты мне даришь лисиц, я тебе в знак дружбы дарю тоже. И пусть наша дружба будет так же сильна, как сильно бьет это ружье...
С крыльца Ясовей долго смотрел вслед уходящему Вынукану.
4
Тудако протер глаза, всмотрелся, снова протер... Что за наважденье? На мысу появилось чудо. Невдалеке от чума тундрового Совета, на пригорке стояло странное сооружение, каких Тудако и не видывал, — серая брезентовая палатка, рядом на длинном шесте флаг и фонарь с веселым помигивающим светом. Вот так-так! Поудивлявшись, Тудако решил доложить супруге — ей виднее, как отнестись к чуму.
— Тирсяда, ты в бумагу смотришь, а видишь ли, что вокруг твоего Совета делается? — спросил Тудако, прищурив левый глаз.
— А что вокруг делается, Тудако? Пурга опять началась?
— Вот, пурга! Про такие пустяки я бы и говорить не стал. Холщовый чум из земли вырос и лампа на верхушке шеста зажглась...
Тудако приоткрыл левый глаз и снова закрыл в ожидании эффекта от своего сообщения. Но Тирсяда была спокойна. Она шелестела своими бумагами и, дохнув на печать, прикладывала её не торопясь. «Вот она всегда такая, ничем её не проймешь, — сказал про себя Тудако и стал считать, сколько печатей поставит жена. — Раз печать, два печать, три печать...» После пятой печати Тирсяда оторвалась от бумаг и строго посмотрела на супруга.
— Ты долго ли сегодня спал, Тудако? — неожиданно спросила она.
Тот растерялся.
— Ну, долго ли... Не так уж долго...
— От свету до свету?
— Так ведь зима, чего делать-то?..
— Делать-то тебе, верно, нечего. Вот ты и проспал, когда новый холщовый чум появился рядом с Советом. Это наша типография. Понял?
— Ти-по-гра-фия... Чего-то мудреное. Сроду такого в тундре не бывало...
— Не бывало, а нынче стало. То ли ещё будет...
Тудако хмыкнул и вышел из чума. Любопытство тянуло его сходить и посмотреть своим глазом, какая
