нашлось времени омолодиться с помощью отдыха. Устраивая себе отдых, он не расстаётся со своей жёлчью, которая продолжает отравлять ему жизнь.
– Я скоро уеду, – сказал он.
– Тем лучше.
Он огляделся, ища взглядом магазинное зеркало.
– Вы находите, что у меня утомлённый вид? Я действительно устал.
– От кого?
– О! От всех женщин, этих дьяволиц… Давайте выпьем апельсинового сока. Здесь или в другом месте… где вам будет угодно.
Когда мы уселись за столик, он пригладил рукой свои волосы, посеребрённые сединой.
– Дьяволицы, – повторила я. – Сколько же их?
– Две. Это кажется пустяком – только две.
Он хорохорился и смеялся, морща свой крупный нос, классический нос волокиты.
– Я их знаю?
– Вы знаете одну из них, ту, что я называю «древней историей». Другая – новенькая.
– Красивая?
Он произнёс «А!», откидывая голову назад и закатывая глаза так, что оставались видны лишь белки.
Этот физиономический эксгибиционизм – одна из черт, которая мне в нём претит.
– Этакая таитянка, – продолжал он. – Дома она разгуливает с распущенными волосами, ниспадающими на спину, с гривой вот такой длины, на фоне полотнища красного шёлка, которое она обматывает вокруг тела…
Он изменил выражение лица, обратив взор к земле.
– Впрочем, это ерунда, показуха, беллетристика, – прибавил он со свирепым видом. – Я не дам себя провести. Она очень мила. У меня нет к ней претензий. Зато другая…
– Она ревнива?
Он взглянул на меня с опаской.
– Ревнива ли она? Именно она – сущая дьяволица. Известно ли вам, что она сотворила? Вы это знаете?
– Сейчас узнаю.
– Она сошлась с новенькой. Теперь они неразлучные подруги. «Древняя история» говорит обо мне с новой. Гнусная манера делиться друг с другом всем… Она рассказывает ей о «наших шашнях», как она выражается. Естественно, она преподносит это как блуд. Она всё преувеличивает, привирает. Тогда таитянка…
– …пытается предъявить вам такой же счёт… Он посмотрел на меня с несвойственным ему грустным смирением.
– Да.
– Дорогой друг, позвольте задать вам один вопрос: у таитянки – подлинная страсть или ею движет спортивная злость и дух состязания?
Мой знаменитый приятель изменился в лице.
Я с удовольствием наблюдала, как сквозь его черты проступают недоверие, коварство и прочие проявления первородной ненависти.
Он смотрел вдаль, сверля взглядом незримого соперника, и наконец выдохнул:
– Старая история… Фу… Если я её не съем, то она съест меня… Я пробуждаю в ней аппетит, она становится лакомкой. Она молода, не бережёт себя, вы понимаете. Это довольно забавно…
Он выпятил грудь, вспомнив о своём излюбленном персонаже:
– Кроме того, когда она в неглиже, это такое зрелище… Что за роскошь!..
Я вспоминаю короткую сцену из «Горячо любимого Селимара», в которой любовник, запертый впопыхах любовницей при появлении мужа, принимается бушевать и барабанить в закрытую дверь руками и ногами.
– Что это? – спрашивает муж.
– Ничего… Рабочие чинят трубу неподалёку, – лепечет дрожащая жена.
– Это невыносимо! Питуа! – приказывает он старому дипломатичному камердинеру. – Скажите-ка этим молодчикам, чтобы они поменьше шумели.
– Дело в том, – возражает смущённый Питуа, – что у них неприветливый вид…
– Вот как? Мокрая курица! Тогда я пойду сам. Он подходит к запертой двери и кричит во весь голос:
– Эй вы, там, потише! Из-за вас ничего не слышно. Воцаряется настороженная тишина…
– Вот как нужно говорить с рабочими, – изрекает муж Питуа. – Я знаю, как с ними разговаривать.
