лицу выражение не то лукавое, не то безмятежное.
— Лия, ну и чего ты на меня так уставилась?
Я вздрагиваю, пораженная неожиданным вопросом — и тем, что лицо Элис ни капельки не изменилось. А ведь я подошла совершенно бесшумно и остановилась на траве, не доходя до каменных плит, звук шагов по которым выдал бы мое приближение. И все же она знает, что я тут.
— Я вовсе не уставилась. Просто смотрела на тебя. У тебя такой счастливый вид.
Каблуки моих туфель стучат по плитам. Я подхожу к Элис, стараясь скрыть обвинительную нотку, что прокралась в мой голос.
— Почему бы мне не быть счастливой?
— А вот я не понимаю, с чего бы быть, Элис. Как ты только можешь испытывать счастье в такое время?
Лицо у меня полыхает от гнева. Хорошо, что она так и не открыла глаза.
Словно прочтя мои мысли, Элис вдруг устремляет пристальный взгляд мне в лицо.
— Лия, отец покинул материальный мир. Он на небесах, вместе с матерью. Разве он сам бы этого не хотел?
Что-то в ее лице озадачивает меня — оттенок безмятежного счастья кажется каким-то неправильным, неуместным: слишком уж скоро после смерти отца.
— Я… я не знаю. Мы и так уже потеряли маму. Думаю, папа хотел бы остаться и приглядеть за нами.
Теперь, когда я произнесла эту мысль вслух, она звучит как-то очень по-детски, и я не в первый раз думаю, что из нас двоих Элис — сильнее.
Она вздергивает подбородок.
— А я вот, Лия, не сомневаюсь, что он и сейчас за нами приглядывает. Да и потом, от кого нас защищать?
Я смутно улавливаю то, что она оставила невысказанным. Не знаю точно, что именно, — но что-то очень темное. Мне становится страшно. Я сразу же понимаю: нет, я не стану спрашивать Элис, что она делала в Темной комнате. И отметину ей тоже не покажу — хотя сама не могу сформулировать словами, почему.
— Я вовсе не боюсь, Элис. Просто мне очень его не хватает, только и всего.
Она не отвечает, глаза ее снова прикрыты, на бледное, подставленное солнцу лицо вернулось прежнее безмятежное выражение. Говорить больше не о чем. Мне остается лишь повернуться и уйти.
Вернувшись в дом, я иду на голоса из библиотеки. Слов разобрать не могу, но слышу, что голоса мужские, так что прежде чем открыть дверь, я с минуту просто слушаю их, наслаждаясь отзвуками глубокого баритона. Когда я вхожу в комнату, Джеймс поднимает голову.
— Доброе утро, Лия. Мы не слишком расшумелись?
В обычном приветствии таится какая-то настойчивая нота. Я мгновенно понимаю: он хочет сказать мне что-то важное — и наедине.
Я качаю головой.
— Вовсе нет. Так приятно снова слышать голоса из папиного кабинета. — Мистер Дуглас разглядывает через лупу коричневый кожаный переплет какого-то толстого тома. — Доброе утро, мистер Дуглас.
Он поднимает голову и несколько секунд подслеповато моргает, потом ласково кивает мне:
— Доброе утро, Амалия. Как ты сегодня?
— Хорошо, мистер Дуглас. Спасибо, что спросили, и еще раз спасибо за то, что продолжаете каталогизировать папино собрание. Он бы хотел, чтобы это начинание было доведено до конца, — и рад был бы знать, что работа продолжается.
Мистер Дуглас снова кивает, уже не улыбаясь. В комнате воцаряется тишина — молчание друзей, объединенных общим горем. Я испытываю облегчение, когда на лице мистера Дугласа появляется озабоченное выражение, он отворачивается и начинает шарить вокруг в поисках чего-то, что, видимо, положил не туда.
— Ну вот… где эта распроклятая тетрадь? — Он лихорадочно сметает бумаги вокруг. — Ах! Похоже, забыл в карете. Я на минуту, Джеймс. Продолжай пока.
Он поворачивается и выходит из комнаты.
После ухода мистера Дугласа мы с Джеймсом остаемся во внезапно наступившей тишине. Я давно уже подозревала, что бесконечная возня с каталогом объясняется не только любовью отца к его коллекции книг, но и желанием видеть нас с Джеймсом вместе. Отец мой, с его-то взглядами на женщин и интеллект, не был конформистом в отношении разных слоев общества. Наши отношения с отцом и сыном Дугласами основывались на искренней привязанности друг к другу и общей любви к старинным книгам. И хотя в городе, без сомнения, нашлось бы немало людей, считавших подобную дружбу неподобающей, отец никогда не допускал, чтобы чужое мнение хоть как-то повлияло на его собственное.
Джеймс тянется вперед, берет меня за руку и бережно притягивает к себе.
— Лия, как ты? Я могу хоть чем-то помочь?
Тревога в его голосе, чуть грубоватое сочувствие мгновенно вызывают слезы у меня на глазах. Меня захлестывают печаль и облегчение одновременно. Рядом с Джеймсом я ощущаю себя в безопасности — и тем острее осознаю, в каком напряжении меня держит общение с Элис, эта постоянная настороженность.
Я встряхиваю головой и чуть откашливаюсь.
— Нет. Думаю, мне просто нужно время — привыкнуть, что папы больше нет.
Я стараюсь говорить обычным голосом, но по щекам катятся слезы. Я закрываю лицо руками.
— Лия! Лия! — Джеймс отнимает мои ладони от лица, прячет их в своих руках. — Я знаю, как много отец для тебя значил. Конечно, это совсем другое, но я готов ради тебя на все. На все.
Глаза его жадно впиваются в мои, твид его жилета задевает мое платье. Знакомая волна жара разливается откуда-то от живота до самых дальних закоулков моего тела, до самых секретных местечек, которые — пока — остаются лишь самым отдаленным напоминанием.
Джеймс неохотно делает шаг назад, выпрямляется, прочищает горло.
— Казалось бы, отец хоть раз в жизни мог бы и не забыть тетрадь в карете, но для нас это чистая удача. Идем! Покажу тебе, что я нашел.
Он тянет меня за собой, и я ловлю себя на том, что улыбаюсь — вопреки всем обстоятельствам, вопреки тому, что пальцы Джеймса почти касаются отметины у меня на запястье.
— Погоди! О чем ты?
Поравнявшись с книжной полкой возле окна, он выпускает мою руку, тянется куда-то за стопку книг, дожидающихся своей очереди на каталогизацию.
— Сегодня утром я обнаружил кое-что интересное. Книгу, о существовании которой у твоего отца я даже не подозревал.
— Какую… — мой взгляд скользит по вытащенному на свет маленькому черному томику, — книгу?
— Вот эту. — Джеймс протягивает томик мне. — Я нашел ее несколько дней назад, после… — Не решаясь напрямик упомянуть смерть моего отца, он грустно улыбается и продолжает: — Как бы там ни было, я спрятал ее за другие, чтобы показать тебе — прежде чем заносить в каталог. Она была скрыта за потайной панелью в глубине одной из полок. Отец, как всегда, искал очки и вообще ничего не заметил. А твой отец… Ну, твой отец явно не хотел, чтобы кто-то о ней знал, хотя понятия не имею, почему. Вот мне и подумалось, может, сперва тебе показать.
Стоит мне опустить взгляд на книгу, как меня пронзает дрожь: я узнаю книгу! — хоть я твердо уверена, что никогда в жизни не видела ее.
— Можно? — Я протягиваю руку, чтобы взять томик у Джеймса.
— Ну конечно. Она принадлежит тебе, Лия. Или… Она ведь принадлежала твоему отцу, так что, думаю, теперь должна перейти к тебе. Ну и, конечно, к Элис и Генри.
Впрочем, это соображение приходит ему в голову только теперь. Он протягивает книгу мне.
Кожаный переплет в ладонях прохладен и сух, он покрыт тиснением, которое я чувствую лишь на ощупь — какой-то выпуклый узор под пальцами. Одно очевидно сразу: книга очень древняя.
