угодно крепко, ведь лишь прикосновения его губ, его тела и удерживают меня в эти дни, не дают совсем утратить связь с реальностью, ту связь, в которой я никогда прежде не сомневалась.
— Ах, да… — Джеймс выпрямляется. — Я же принес тебе книгу и свои записи.
Он опускается на обломок скалы, а я удобно устраиваюсь рядом. Подол юбки мнется, касаясь более грубой ткани его брюк. Джеймс вынимает из-под сюртука книгу и сложенный листок. Расправив лист на колене, склоняет золотоволосую голову над летящими, написанными от руки строчками, что покрывают листок сверху донизу.
— Если верить книге, легенда довольно древняя.
— Да что за легенда-то?
— Кажется, какое-то предание об ангелах… или демонах. Вот, сама прочитай.
Он протягивает мне книгу и свои записи.
Мгновение я не хочу ничего читать. А может, и не надо? Просто-напросто жить обычной жизнью, как я всегда жила, и делать вид, будто ничего и не было вовсе. Но приступ слабости быстро проходит. Даже сейчас я чувствую, как поворачиваются колеса какого-то незримого механизма. Они продолжат вращаться, хочу я того или нет. Каким-то непостижимым образом я точно знаю это.
Я склоняю голову над листком. Почерк Джеймса таит в себе хоть какое-то утешение, странным образом сочетающееся с ужасом слов, принадлежащих уже не ему.
Сквозь огнь и гармонию влачил дни род человеческий
До появления Стражей,
Что стали брать в супруги и возлюбленные жен людского племени,
Чем навлекли на себя Его гнев.
Две сестры, явившиеся из одного колышущегося океана:
Одна — Хранительница, вторая — Врата;
Одна — защитница мира,
Вторая же выменивает колдовство за поклонение.
Низвергнутые с небес души стали падшими,
Сестры же продолжили битву.
Длиться ей, пока Врата не призовут их вернуться,
Или Ангел не принесет ключи в Бездну.
Воинство, проходящее чрез Врата.
Самуил, Зверь — чрез Ангела.
Ангел, огражденный лишь завесой, что тоньше паутинки.
Четыре отметины, четыре ключа, круг огня,
Рожденные в первом дыхании Самайна,
В тени мистического каменного змея Эубера.
Врата Ангела пошатнутся без ключей,
А за ними последует семь язв и не будет возврата;
Смерть,
Глад,
Кровь,
Огнь,
Тьма,
Засуха,
Разрушение.
Распахни объятия, госпожа хаоса, и пусть хаос Зверя хлынет рекой,
Ибо, когда начались семь язв, все кончено.
Я снова вдруг дивлюсь, что же это за странная книга такая. Конечно, в книгах я разбираюсь не в пример хуже Джеймса, но и мне понятно: нигде не принято печатать и переплетать книги ради одной- единственной страницы.
— Может, тут должно быть что-то еще? Но ничего нет. Только легенда, а дальше — пусто. А ведь складывается впечатление, что должно бы. Что-то еще, где бы рассказывалось, что там дальше…
— Вот и я так подумал. Давай кое-что покажу.
Он придвигает книжку ближе, так, что теперь она лежит между нами: наполовину у меня на коленях, а наполовину у него.
— Смотри вот сюда — видишь?
Он показывает на то место, где страницы соединяются с переплетом.
— Ничего не вижу.
Джеймс вытаскивает из кармана лупу, дает мне и туго натягивает страницу.
— Лия, присмотрись получше. Сперва трудно разглядеть.
Я подношу лупу к тому месту, куда он указывает пальцем, придвигаю лицо буквально к самой странице. И тогда вижу следы разрыва, такого ровного и четкого, что как будто вовсе и не разрыв. Как будто кто-то взял бритву и очень осторожно вырезал из книги все остальные страницы.
Я поднимаю голову.
— Тут были страницы!
Джеймс кивает.
— Но зачем бы вырезать их из такой старинной книги? Ведь помимо всего прочего она довольно дорогая.
— Понятия не имею. Я видел, как с книгами делали много странного, как их всячески портили, — но вырезать страницы из такой книги, как эта, просто святотатство.
Почему-то я очень остро переживаю из-за потери страниц, которых даже никогда и не видела.
— Где-то должна быть еще такая книга. — Закрыв, я переворачиваю ее и рассматриваю переплет, пытаясь понять, где она издана. — Даже если она была отпечатана всего в одном экземпляре, у издателей должны сохраниться копии, правда?
Джеймс сжимает губы и лишь потом отвечает:
— Боюсь, Лия, все не так просто.
— Что ты имеешь в виду? Почему это?
Он переводит взгляд на книгу, которую я все еще сжимаю в руке, а потом отводит глаза.
— Я не… я еще не сказал тебе самого странного. Про эту книгу.
— Неужели тут есть еще что-то страннее самой легенды?
Джеймс кивает.
— Гораздо, гораздо более странное. Слушай, ты ведь знаешь от своего отца, да и от меня, что во всех книгах полно всевозможных указаний. Тип шрифта, чернила, даже сама кожа и особенности переплета рассказывают нам, откуда эта книга и стара ли она. Буквально все, что требуется знать о книге, можно узнать, не заглядывая в нее саму.
— И что? Откуда эта книга?
— В том-то и дело. Шрифт очень старый, но, насколько я могу сказать, не принадлежит к числу до сих пор известных шрифтов. Кожа — вообще не кожа, а какой-то другой материал, какого я никогда прежде не видел. — Он вздыхает. — Я не могу найти ни единого указания на то, откуда эта книга, Лия. Бессмыслица какая-то!
Джеймс не привык к загадкам, которые он был бы не в состоянии отгадать. Я вижу смятение у него на лице, но никак не могу ему помочь. Я знаю обо всем этом не больше, чем он.
Собственно-то говоря, у меня у самой куда больше вопросов, чем у него.
Вернувшись с реки, я застаю Генри одиноко сидящим в гостиной перед шахматной доской. От этого зрелища к горлу подкатывает комок, и я судорожно пытаюсь взять себя в руки, пока братик не увидел меня. Его дни станут пусты и тоскливы без того времени, что он проводил с отцом за шахматами или с книгой перед огнем. Ему нечем отвлечься, например школой, ведь отец сам учил его, посвящая долгие часы
