ребенка, заметила, как сильно я изменилась: я начинала ощущать странную самодостаточность, и это толкало меня на мысли, что выбор здесь все-таки ни при чем. Не то чтобы друзья перестали что-то значить для меня, просто все мои чувства обострились, особенно обоняние и слух. Я стала чрезмерно чувствительной и сентиментальной, но одновременно меня перестали волновать радости и горести окружающих меня людей. Нет, я любила своих друзей — тех, кто еще у меня остался. Я любила их даже больше, чем раньше. Я радовалась тому, что у меня появились новые друзья, Горель и Матс, например, и я была бесконечно благодарна Виви за то, что она была таким хорошим другом. Я скучала по Алисе и Лене, Эрике и Ване, Майкен и многим другим, кого я навсегда потеряла. И по Эльсе, которая лежала сейчас на траве, подложив руку под голову. Я скучала по ней так, что сердце готово было разорваться. Я с удовольствием встречалась с друзьями, слушала то, что они говорили, смеялась, шутила. Но стоило нам расстаться, как я тут же снова погружалась в свой собственный мир, как автомобиль, полученный из мойки — чистый и блестящий, без единого прилипшего к капоту листочка. Это было очень странное ощущение: быть одновременно такой чувствительной и сентиментальной и такой отстраненной и холодной.
Заметив это, я задалась вопросом: не обусловлено ли мое состояние какими-то биологическими факторами? Может, это происходит на уровне примитивного инстинкта самки, которой и по сей день продолжает оставаться каждая женщина. Ведь, как бы мы ни хотели, мы не можем стать матерями после определенного возраста, и это определяет все наше поведение.
Мне пришлось признать, что Эльса была права, и именно это я собиралась сообщить ей, когда она проснется. Едва подруга открыла глаза, как я сказала:
— Ты была права, Эльса. Я хожу, выставив живот…
Она села, откинула с лица волосы и сонно потерла глаза:
— Вот как?
— Но, — продолжила я, — это не имеет никакого отношения к желанию быть нужной обществу, или создать новый человеческий капитал, или быть такой, как все, поверь мне. Все дело здесь, — я показала на свой живот и потом на голову, — и здесь. Я ничего не могу с этим поделать. Это гормоны.
— Понимаю, — сказала Эльса. — Понимаю, что не могу этого понять. Может, лучше пойдем поплаваем вместо того, чтобы тут философствовать?
Не удержавшись, я расхохоталась. Поднялась, протянула Эльсе руку и помогла ей встать на ноги. Она подобрала книгу. Это оказался «Грозовой перевал» Эмилии Бронте. Мы свернули покрывало и рука об руку пошли к галерее. По дороге мы встретили Матса. Одетый в одни шорты и грубые ботинки, он рыхлил клумбу. В тележке рядом лежали саженцы, ждавшие своей очереди. В отдалении на скамейке я заметила Поттера в его обычных очках в черной оправе. Он ел яблоко и листал газету. Время было обеденное, люди сновали туда-сюда по террасе — к шведскому столу и обратно. Мы с Эльсой вышли на Атриумную дорожку и спустились на лифте в фитнес-центр.
Мы долго и неспешно плавали. Потом отправились в сауну. Я села рядом с дверью, то и дело приоткрывая ее, чтобы вдохнуть воздуха. Я никак не могла вспомнить: полезна или вредна баня беременным? Эльса легла на самую последнюю полку. Мы почти не говорили, мы просто снова были вместе. Время от времени одна из нас поворачивалась и произносила что-то в стиле: «Ты слышала, что тот или та участвует в том или том эксперименте?», или «Тот порвал с той, а та порвала с этим», или «А ты помнишь того парня в деревне, который делал то и то?»
Когда настало время уходить и Эльса слезла с третьей полки, она сказала:
— Слушай, Доррит, помнишь, что мы обещали друг другу в самом начале?
Я помнила. Вскоре после смерти Майкен мы с Эльсой пообещали друг другу, что, когда кто-то из нас узнает, что ему выпала очередь сдать все органы, он сообщит все другому, и не только то, что это произойдет, но и когда это произойдет. Чтобы другому не пришлось искать по всему отделению.
— Да, — сказала я и посмотрела на Эльсу, стоявшую передо мной. Ее все покрытое теперь шрамами тело блестело от пота. — Почему ты спрашиваешь?
— Это обещание еще в силе?
— Наверно, да, — сказала я, и сердце болезненно сжалось в груди. Только не говори, что это случилось, мысленно взмолилась я. Только не сейчас, только не когда мы снова стали друзьями, только не говори, что… Мой голос дрожал, когда я повторила: — Почему ты спрашиваешь?
— Бррр, — сказала Эльса, распахивая дверь, — я только хотела уточнить. Уточнить, что все в силе, что ты не возьмешь и не исчезнешь в один прекрасный день, не предупредив меня.
Не могу передать, какое облегчение я испытала. На дрожащих ногах я вышла из сауны и направилась в душ. В душевой кабинке Эльса снова повернулась ко мне:
— Мы можем снова пообещать это друг другу, Доррит? Можем?
— Ну конечно, Эльса, конечно, можем.
— Вот и хорошо, — сказала она, и по голосу я поняла, что она готова зарыдать. Дрожащим голосом она добавила: — Давай палец!
Мы прижали большие пальцы друг другу в знак обещания и обнялись. Мы стояли голые на кафельном полу душевой и обнимались. Женщина с короткой стрижкой, направлявшаяся в сауну, улыбнулась при виде этого зрелища. Она напомнила мне Лену, только лицо у нее было худее и взгляд полон грусти.
Несколькими часами позже, лежа в кровати с рукой на животе, я подумала, что «исчезнуть» не обязательно означает «умереть». Это с таким же успехом может означать «сбежать, скрыться». И если я выберу побег, то не смогу сдержать обещание, данное Эльсе. А если я расскажу Эльсе про побег, то нарушу обещание, данное врачу, который доверил мне ключ, рискуя жизнью. А я не из тех, кто нарушает клятву. Я не предательница. Например, здесь, в этом рассказе, я не упоминала, при каких обстоятельствах в мои руки попала эта карточка. Ни у одного из врачей, остановивших меня тогда, не было родимого пятна. И никто из них не давал мне карточки, и разговор, описанный здесь, состоялся вовсе не в той комнате отдыха для персонала, где я сидела и смотрела в окно на заснеженный парк и уток, а совсем в другом месте в другой части отделения и в другой момент времени. И код на самом деле не 9844. Нет, я не из тех, кто нарушает обещания. И передо мной стояла непростая дилемма.
Я легла на бок — лицом к той половине кровати, где всегда спал Юханнес. Положила руку на подушку, где когда-то лежала его голова. Ребенок у меня в животе тоже повернулся. И мы заснули.
7
На радио и телевидении наступило лето. Отметили все национальные праздники, как полагается, с флагами, королевскими визитами, оркестрами и парадами и теперь готовились к празднованию дня летнего солнцестояния. Дикторы наконец прекратили обсуждать, нужна стране монархия или нет и почему норвежцы с большим размахом отмечают свой национальный праздник, чем шведы. Вместо этого по радио и по телевизору теперь постоянно передавали сообщения о ценах на клубнику и молодую картошку, советовали, где прикупить национальный костюм, давали рецепты традиционных блюд и просили не садиться за руль в нетрезвом состоянии. За стенами отделения жизнь шла своим чередом. Но здесь мы не плясали вокруг шестов и не развешивали флаги. Спиртного тоже никому не предлагали. Была, правда, свежая клубника: ее круглый год выращивали в теплице, — а вот о молодой картошке слышать не приходилось. Но мне эта картошка никогда и не нравилась. По-моему, на вкус она как непропеченное тесто.
Вместо этого мы по традиции отмечали прибытие в отделение новой партии доноров. Я хотела одеться красиво, но все мои любимые наряды оказались малы, пришлось довольствоваться брюками и пиджаком. Я ужасно располнела, и у меня даже появился двойной подбородок. Со стороны не видно было, что я беременна. Тем более что никто из новоприбывших не ожидает встретить в отделении беременную «ненужную». Мне не хотелось вызывать вопросы и подозрения. Не сегодня. Сегодня я просто хотела повеселиться, потанцевать и познакомиться с новыми людьми. Стоя перед зеркалом, я выпрямила спину. Женщина в зеркале казалась сильной. Надеюсь, именно это увидят и люди сегодня вечером. Мне хотелось быть сильной. Бесстрашной и несгибаемой.
