В меню значились салат из капусты с яблоками и йогуртовой заправкой, лосось в соусе терияки с гарниром из овощей, шоколадно-апельсиновый мусс с маскарпоне на десерт. Мы сидели за одним столом с Матсом, Виви и новенькой — Мирандой, которая оказалась скульптором. Как и все остальные новоприбывшие, говорила она мало и почти не притронулась к еде. Я решила попробовать развеселить ее хотя бы на один вечер. Мы разговорились, и я отвела ее в бар пробовать коктейли с зонтиками.
Группа еще не начала играть, и из динамиков доносилась негромкая ритмичная музыка. Миранда рассказывала о своей работе: она делала большие и маленькие скульптуры — самые маленькие были размером с мизинец — из глины, изображавшие человеческие фигуры в необычных позах. Она сказала, что неравнодушна к уродствам и находит особую прелесть в искривленных, изуродованных, несовершенных объектах.
— В страдании есть своя прелесть, — пояснила она, — даже физическая боль может быть красивой. Ты, наверно, считаешь меня извращенкой или психопаткой?
— Может, так, — искренне ответила я. — Но мне кажется, что каждый художник имеет право на свободу выражения, и то, что кому-то видится извращением, вполне может быть просто новым и неординарным взглядом на вещи.
— О, как здорово встретить человека, который меня понимает, — сказала Миранда. — Ты права, это действительно не имеет отношения к моим мыслям или ценностям, я просто так вижу вещи, и они кажутся мне красивыми, даже если это люди, которым больно.
Она напоминала мне Майкен, точнее, одну из сторон Майкен, самую мрачную. Я рассказала Миранде о картине с зародышем, которая висела у меня в комнате.
— Я хочу ее увидеть, — загорелась Миранда, и я объяснила, как меня можно найти, и сказала, что она может зайти в гости в любой момент.
Группа вышла на сцену. Мне достаточно было услышать первые два такта баллады «Для моей любимой», чтобы перед глазами тут же возник Юханнес. Стройный, с прямой спиной, с закатанными рукавами, мускулистыми руками, улыбающимся лицом, блестящими глазами, ищущим — надеюсь, меня — взглядом. Он подошел ближе, и я повернулась, готовая услышать: «Доррит, ты сегодня прекрасно выглядишь» — и ощутить прикосновение его теплых губ к моей руке.
Но, конечно, никакого Юханнеса здесь не было. Кто-то другой прошел мимо нас, едва кивнув и не остановившись. Кто-то другой, совсем незнакомый.
Миранда что-то сказала мне, но я не расслышала из-за музыки. Я хотела попросить ее повторить, но ребенок внутри меня толкнул ножкой. Я автоматически прижала руку к животу и ощутила ладонью новый толчок. Он словно так разговаривал со мной. И мне вдруг захотелось сказать об этом. Но ни кому-то, а только Юханнесу, только ему одному я хотела рассказать, что малыш только что поздоровался со мной. Мне хотелось взять его руку и положить мне на живот, почувствовать его тепло, дать ему ощутить толчки нашего ребенка. Увидеть, как они здороваются.
Миранда опять что-то сказала. На ее лице было написано беспокойство, но я по-прежнему ничего не слышала. Более того, теперь я не могла даже открыть рот и сказать что-нибудь. Наверно, я выглядела как идиотка, когда просто стояла и тупо смотрела на нее, словно забыв, кто я и где. Ребенок снова повернулся у меня в животе и, видимо, надавил на мочевой пузырь, потому что мне захотелось в туалет, это привело меня в чувство.
— Прости, что ты сказала? — виноватым голосом спросила я.
— Тебе нехорошо? — Она почти кричала.
— Нет… это просто… эта песня… она разбудила старые воспоминания…
Она кивнула.
— Хочешь потанцевать? — спросила Миранда.
— Конечно, но сначала мне надо в туалет, — ответила я. — А то у меня такое ощущение, что мочевой пузырь сейчас лопнет. Я скоро.
Пробравшись сквозь толпу жильцов и сотрудников (многих из них я узнала), кивая направо и налево, вскоре я оказалась перед туалетами в другом конце зала. Было очень шумно, но людские голоса все равно не могли заглушить слова песни: «Это для моей любимой, для моей женщины… Милая, это все для тебя…»
Видимо, ребенок снова повернулся, потому что мне вдруг расхотелось идти в туалет. И тут я заметила, что там, за дверьми в туалетные кабинки, есть еще три двери. Они были совсем маленькими, похожими скорее на декорации, чем на настоящие двери. На них не было ни табличек, ни дверных ручек. Я сделала вид, что с нетерпением расхаживаю взад-вперед, ожидая, когда туалет освободится, и присмотрелась к дверям поближе. По краю двери шла тонкая металлическая полоска.
Не задумываясь, действуя на автомате, как робот, я достала из кармана карточку и провела ею по полосе. Полоска тут же поползла вверх, открывая клавиши набора, не крупнее, чем на мобильном телефоне. Словно в трансе я набрала комбинацию 9844, толкнула дверь, перешагнула через порог и, не задумываясь о том, что делаю, захлопнула ее за собой.
В глаза ударил резкий свет. Я оказалась в ярко освещенном помещении. Сердце бешено колотилось в груди. Мне потребовалось время — не знаю, были это секунды или минуты, — на то, чтобы мои глаза начали что-то различать. Наконец я поняла, что, как и обещал мне человек, которого я зову врачом с родимым пятном, я оказалась на лестничной клетке. Меня охватила паника. Кровь прилила к лицу, в ушах зашумело.
«Вверх или вниз?» — подумала я и побежала вверх. Праздник был в подвальном помещении, значит, выход должен быть наверху. Поднявшись на пару этажей, я вспомнила, что поликлиника тоже была в подвале, а ведь там были окна. Резко развернувшись, я бросилась бежать вниз.
Два этажа, три, еще одна лестница, новая дверь. На этот раз обычная металлическая дверь. Магнитная полоса располагалась рядом с ней, на этот раз ничем не скрытая. Циферблат напоминал аппараты в магазине для оплаты с помощью банковской карты.
Потной и трясущейся рукой я провела карточкой по полосе, подняла руку, чтобы набрать код… И… И не смогла его вспомнить. Он вылетел у меня из головы. Нет, вспомнила, 9488. Ничего не произошло. Подергала ручку — заперто. Я попробовала еще раз — 9948, Нет. 4899? Нет.
Что-то было не так с этими цифрами. Я что-то делала не так, но не могла понять, что именно. Меня всю трясло. Пот лил градом. Во рту пересохло, глаза слезились. Я была на грани истерики, перед глазами мелькали черные точки, а в ушах звучали одни и те же слова:
«Это для моей любимой, для моей женщины, это все для тебя. Милая, это все для тебя…»
Внезапно я успокоилась. Пальцы сами набрали комбинацию 9844, дверь щелкнула, я нажала на ручку, толкнула дверь и вышла. Тяжелая дверь мягко захлопнулась за мной.
Я была снаружи. На улице. Я чувствовала дуновение ветра. Это было первое, что я заметила. Дуновение ветра на лице и на волосах. Ветер развевал полы моего пиджака. Был вечер. Солнце почти ушло за горизонт, оставив после себя только слабую полоску света, за которой начиналось звездное небо. Было прохладно, но не холодно.
Я стояла перед дверью и смотрела, как ветер шевелит листву деревьев, как гнутся на ветру кусты сирени и как шелестят молодые березки. Я была в парке. Передо мной расстилалась тропинка, уходящая влево, в темноту, справа меж кустов виднелся пруд. За ним высились деревья с раскинувшимися кронами. Их я и видела через окно в больнице. Первым желанием было бежать и спрятаться в кустах, но я сразу поняла, что там есть камеры. Наверняка они уже увидели меня в эти камеры и легко смогут найти. Наверняка они догадались, что сотрудникам нет нужды покидать рабочее место, сломя голову нестись на улицу и прятаться в кустах. «Нет, это слишком неразумно», — подумала я и решила пойти по тропинке.
Гравий хрустел под ногами. Я ждала, что в любой момент услышу за спиной шаги, что пара охранников схватят меня и утащат обратно в здание или что за углом меня уже поджидает патруль. Но никто за мной не бежал и никто не ждал меня за углом. Завернув за угол, я увидела лужайку, пару фонарей, а за ними — низкий белый забор с открытой калиткой. Я подошла к символическому забору, достававшему мне до колен, вышла через калитку и оказалась на обычной проселочной дороге, освещенной фонарями.
С другой стороны дороги виднелись леса и одинокие дома, чьи окна светились как маяки в ночном
