Нина кивнула.
Зазвонил телефон, Турецкий снял трубку.
— Да?.. Кто пришел?.. Рогозин?.. Да, хорошо... Приму, ладно.
Он положил трубку, задумчиво вздохнул, потом поднял голову и виновато улыбнулся.
— Простите, Нина, срочные дела. Сережа, ты не покажешь Нине свою машину? Ей будет интересно.
— Да, конечно, — Сережа поднялся.
— До свидания, — протянула руку Нина. — Я могу еще к вам зайти?
— Конечно, — сказал Турецкий. — Вы же у нас потерпевшая по делу об убийстве.
Нина пошла вперед, а Турецкий окликнул Семенихина
— Сережа!
Сережа задержался, вернулся к столу.
— Что, Александр Борисович?
— Когда проводишь преуспевающую вдову, — тихо сказал Турецкий, — посмотри по своим каналам, что у нас про нее есть. Просто для интереса, ага?
Сережа жеванул пару раз и ответил:
— Нет проблем, Александр Борисович.
— Вот и хорошо, — улыбнулся Турецкий. — Пока! Сережа кивнул и ушел.
49
Вначале я был искренне шокирован внешностью вошедшей дамы, ибо внешность ее была отнюдь не скорбящая, но в разговоре, когда выяснилась вся ее удивительная история, я понял, что внешность не убавляет ее скорби. Эта женщина затаила боль глубоко внутри себя, и, когда она заплакала, я был даже каким-то образом обрадован, обнаружив в ней очевидное проявление человечности. Прощаясь, я даже подумал, что она мне понравилась, хотя и попросил Сережу проверить ее по компьютерной информационной сети.
Другие проблемы накатили на меня следом за визитом вдовы, ко мне заявился некий Рогозин. Если бы я не слышал эту фамилию утром от Меркулова, я бы и внимания не обратил на этого представителя комитета Верховного Совета по законности и правопорядку, но теперь я был готов к его визиту и потому даже волновался.
Рогозин оказался холеным и упитанным господином с лучезарной улыбкой и холодом в глазах. Пожав мне руку, он потом под столом вытирал ее носовым платком.
— Александр Борисович, я к вам по очень важному делу, — начал он. — Нам известно, что вы уже длительное время ведете следствие, касающееся деятельности так называемого Суда Народной Совести.
Я кивнул.
— Нам даже известно, что в руководстве находятся силы, препятствующие вашей работе.
— Надеюсь, вы не ждете, что я прямо сейчас начну вам жаловаться, — сказал я с улыбкой.
Он улыбнулся в ответ.
— Разумеется, в этом нет необходимости. Мы намерены поддержать вас всеми силами.
— Спасибо, — кивнул я. — Но кто это «мы»?
— Комитет по законности и правопорядку, — сказал Рогозин.
— Вы — депутат Верховного Совета? — спросил я.
— Нет, но я эксперт, член комитета. Вы хотите, чтоб я предъявил документы? — Он с готовностью полез в нагрудный карман, и я поспешил остановить его.
— Нет-нет, что вы, — сказал я. — Я просто хочу знать, к кому мне обращаться, когда действительно возникнут трудности.
Он кивнул.
— Вы знаете, я слышал о вас очень много хорошего от Меркулова.
— Вы знакомы с Константином Дмитриевичем? — удивился я.
— Да, — кивнул Рогозин. — Мы вместе заняты этим самым «Народным судом» в работе одной комиссии. Я ведь был в числе тех, кто начинал в свое время дело «Народной воли».
Тут я должен был крайне удивиться, и мне это удалось.
— Вы были... в числе организаторов?
— Почти, — усмехнулся Рогозин. — Я содействовал международным контактам руководителей проекта.
— Вот как, — произнес я. — Тогда, может, вы объясните цели этого... гм... проекта? Пока ведь мы рассматриваем его как сугубо преступную организацию.
— И правильно делаете, — кивнул Рогозин. — От первоначальных целей не осталось и воспоминания. Понимаете, этот проект предусматривал перестройку общественного сознания всего нашего народа.
— Ого, — не выдержал я.
— Только не спрашивайте меня, как все это реально предполагалось делать, — усмехнулся Рогозин. — Я, увы, не специалист. Но знаю, что ныне практикующийся террор в первоначальном проекте не предусматривался. Идеи были чисты, гуманны и возвышенны.
— Возвышенными идеями вымощена дорога в ад,— сказал я. — Так что же, ваша информированность не дает вам возможности вмешаться в нынешнее состояние дел?
— Информированность моя не такая уж значительная, как вы можете предположить,— со вздохом сказал Рогозин.— Но сейчас делается все, чтобы выйти на контакт с представителями «Народной воли». Выясняется, что в проект были вложены просто огромные средства, и мы не представляем, как все это может сказаться на жизни страны.
— Кто же контролирует это дело?
— Группа глубоко законспирированных политиков,— понизил голос Рогозин, — которые свои личные цели решили поставить во главу угла.
— Разве руководители государства не держали в руках нити управления? — спросил я недоверчиво.
— Разумеется, — кивнул Рогозин, — но август 91-го все спутал, так что структуры управления проектом оказались самоуправляемы. И тогда начались процессы, приведшие к нынешним преступлениям. Вы знаете, что за последний месяц по нашим данным погибло уже более четырех десятков человек, и все по спискам Суда.
— Почему об этом молчит пресса?
— Потому что действует президентская комиссия,— объяснил Рогозин.— Они убеждены, что противостоять можно только так, замалчиванием, ложью и провокациями. Я решительно против.
— Тогда как вы там оказались?
— Не так уж много людей, кто знает о проекте больше меня, — сказал он не без самодовольства. — Только поэтому они меня и терпят. А недавно едва не выгнали вон, когда я сказал, что подобные комиссии были запланированы в разделе правительственного сопротивления.
Я кивнул, усмехнувшись вместе с ним, и спросил:
— Итак, что вы хотите от меня?
— Бэби, — сказал Рогозин. — Нам всём нужен Бэби.
— Разве вы не считаете, что он убит? — спросил я удивленно.
Он покачал головой.
— Нет, Александр Борисович, нет. И вы не считаете, не так ли? Не зря же вы так холите и лелеете этого подонка Тверитина.
