— Правильно рассуждаешь, — сказал я, забирая у него пухлую папку. — Действуй. Считай, что я уже включил тебя в свою следственную группу.
Мой деловой подход к сотрудничеству не вызвал у него энтузиазма, и он даже сказал:
— Может, вам тут еще полы помыть?
— Это потом,— сказал я.— Сначала дело, потом удовольствие.
Сережа Семенихин вместе с Ларой были на боевом посту у компьютера. Тем не менее они нашли мгновение поздороваться со мной и пригласить поближе к светящемуся экрану. Началась популярная лекция о достижениях всеобщей компьютеризации, которую я резко прервал:
— Короче, господа юнкера! Что вы раскопали?
— Это третий, — сказала Лара. Я помолчал.
— Почему третий? А первый кто?
— Мы их так классифицировали, — объяснила Лара. — По времени совершения преступления. Всего их трое.
— Почему трое? Мы же говорили, как мне помнится, о четверых-пятерых.
— Это мы говорили, — сказал Сережа. — А машина говорит: трое. Поверьте, Александр Борисович, это достаточно доказательно.
— Хорошо, — я пожал плечами. — Я рад тому обстоятельству, что их всего трое. Что это дает нам теперь?
— Третий, — терпеливо объяснил Сережа, — это тот самый тип, который время от времени пользуется «Макаровым».
Я заторможенно поднял голову и посмотрел на него.
— Что с вами, Александр Борисович? — забеспокоился Сережа.
— Мне очень не хочется этого говорить, — вздохнул я, — но вы вышли на очень важный факт. Дело в том, что у нас приготовлен список лиц, кто мог бы предположительно пользоваться этим пистолетом. Соображаете?
— Конечно, — воскликнула Лара. — Мы можем его вычислить по тем свидетельским показаниям, что собраны в бассейне.
— Именно, — сказал я, — Только тихо. Я перейду в вашу веру, ребята, не раньше, чем вы мне представите этого типа. А теперь садитесь на телефон и ищите опера Дроздова, который пребывает в Краснодаре. Все документы у него.
Мне было приятно, что наша поездка в Краснодар пришлась на нужное время. Теперь я уже посматривал на компьютер без той решительной антипатии, что вначале, когда эту обыкновенную счетную машинку хотели представить суперсыщиком. Супер не супер, а толк в ней был.
Костя Меркулов появился около полудня, провел совещание у генерального прокурора и вскоре после этого вызвал меня. Контроль за этим особо важным делом, естественно, поручили ему.
Я рассказал все, что знал,- И про наш краснодарский след, и про выводы моих помощников, и про участие в деле ФСК. Теперь все дело смотрелось не так туманно, как в начале.
— Все правильно, — сказал Костя, — но не забывай, пожалуйста, еще про один фактор. Я имею в виду «Народную волю».
— Насколько помню,— заметил я осторожно,— этот фактор исчерпан уже в семнадцатом году.
— Ты знаешь, о чем я говорю, — сказал заместитель генерального прокурора.
— Нет, не знаю, — признался я, дойдя в этом вопросе до отчаяния.— Ты заваливаешь меня многозначительными намеками, но ничего не сообщаешь прямо. Ты подозреваешь в деле подпольную организацию бывших кагэбэшников, так, что ли? Я не понимаю, почему ты из этого делаешь какие-то тайны мадридского двора!
Он устало протер глаза ладонями, после чего улыбнулся.
— Конечно, ведь это сенсационная тема для бульварной газеты, да? Об этом уже наверняка кто-то писал, и это прошло и ушло.
— Разве нет?
— Продолжай, Саша,— предложил Меркулов.— Представь себе, что в стране начинает действовать подпольная террористическая организация, карающая — обрати внимание! — не самых популярных в народе деятелей. Я убежден, что, когда через несколько дней всплывет портрет убитого Кислевского, тон выступлений средств массовой информации изменится.
— Ну и к чему ты это все ведешь? — поинтересовался я.
— Знаешь, в какой области был специалистом этот Синюхин, о котором говорил Собко?
— В какой?
— Он был аналитиком, специалистом в области социальной психологии.
— И что?
— Представь, он был в числе тех, кто разрабатывал фундаментальные основы перестройки. Более того, он был руководителем аналитического отдела. Понимаешь? Все эти перемены замысливались в секретных отделах КГБ.
— И что же, августовский путч он тоже запланировал? — недоверчиво спросил я.
— Я тоже об этом задумывался,— сказал Меркулов.— Во всяком случае, в этой смерти от инфаркта очень много неясного. Это сильно смахивает на примитивное убийство.
— Погоди, — насторожился я. — А кого же ты в этом обвиняешь? Ты вспомни, мы же сами чуть ли не плясали, когда все кончилось! Ты отказываешься от самого себя, Костя?
— Прекрати истерику, — скривился он. — Я вовсе не обвиняю кого-либо лично из нынешнего руководства. Шагни дальше, Саша.
— Прости, не понял?
— Подумай о том, кто мог превратить в грандиозную провокацию всю нашу жизнь. Кто сейчас потирает руки, наблюдая все происходящее, и готовит нам какие-то новые испытания, преследуя при этом свои цели.
— Опять Большой Брат? — спросил я с сомнением.
— А тебя никогда не беспокоило, почему КГБ так легко позволил себя упразднить? Министерства какого-нибудь ненужного хозяйства стоят насмерть, забастовки устраивают и демонстрации, а мощнейший аппарат насилия и провокаций безропотно подчиняется и послушно самораспускается.
— Я думаю, у них не было выхода. В этом случае общественное мнение было как никогда единодушным.
— И ты способен поверить в то, что они этого не учитывали?
Я покачал головой.
— Костя, извини, но я не верю в заговор больших негодяев. Это фольклор, персонажи детских комиксов. В стране идет борьба интересов, но не идеологий.
— Я ни словом не обмолвился об идеологии, — сказал Меркулов. — А что касается больших негодяев, то они существуют при любой идеологии. Но коль речь зашла о социальной психологии, представь на мгновение, что информация об этой самой «Народной воле», или как ее там, пройдет в прессу. Ответь мне честно, как отреагирует подавляющее большинство населения на деятельность этих молодцов?
Я пожал плечами. Представить такое было несложно, в обывательской среде, к коей относил и себя, мечтания о народных мстителях принадлежали к числу наиболее приятных. Еще недавно я сказал майору Деменку, что поступил бы так же, как убийца Щербатого.
— Теперь ты осознаешь, что несет с собой эта провокация? — сказал Меркулов. — Это будет радикальный сдвиг в общественном сознании.
— Пожалуй, — неохотно согласился я.
— Вся система правопорядка окажется бесполезной против этого всеобщего сочувствия террористам. Дети будут играть в «Народную волю», и имена обнаруженных и осужденных преступников станут символами народного противостояния.
— Я не думаю, что все произойдет так резко, — попытался спорить я.
— Это и не должно быть резким, — сказал Меркулов. — Это будет вползать постепенно, от случая к случаю. Если я правильно понял Леонарда Терентьевича, то мы имеем дело с тщательно разработанной системой. Синюхин в этом плане был большим специалистом.
