Тут он даже занервничал.
— Чего это вы меня пугаете? Я к вам со всею душой...
— И душа у тебя тут не вся, — возразил я. — И пугать тебя мне вовсе не хочется. Но в таком раскладе избавиться от тебя должны именно они, твои заботливые хозяева.
— Какой им прок? — не понимал Стукалов. — Я уже выложил все, что знал, а им никакого убытка!
— В том-то и затея, — сказал я. — Если они будут продолжать начатую игру, то должны продемонстрировать себя ярко и однозначно. Суд Народной Совести непримирим к отступникам. Понятно?
Было видно, что он понял и испугался, но, совершив над собой усилие, заставил себя улыбнуться.
— Как страшно вы рассказываете, гражданин следователь! Аж мурашки по спине. Но это неправда, и вы сами это знаете. Придумали вы все.
— Ладно, не пугайся, — сказал я. — Мы будем тебя охранять, Стукалов. Ты у нас сейчас как примадонна в заезжей опере, даже когда сфальшивишь, мы все равно аплодируем. Деваться некуда.
Кто меня в этом вопросе искренне поддерживал, так это Меркулов. Он с самого начала всей шумихи чувствовал в ней прежде всего пропагандистское звучание и страстно негодовал, видя разворот дела в прессе и на телевидении. Я принес ему газету с цветным снимком, где какой-то тип в маске целился в объектив из автомата и подпись гласила: «Бэби стреляет в вас!»
— Прекрасно, — произнес он сквозь зубы. — Нам сразу стало легче.
— Между прочим, мы и сами им в этом помогаем, — заметил я. — Ты, можно сказать, единственный заместитель генерального, кто не допрашивал Стукалова лично. Его допрашивали все, включая самого генерального прокурора.
— Я рисовал себе картины их прорыва в прессу, — сказал Костя, — но даже я не мог себе представить такого!..
Он раздраженно швырнул мою газету с портретом Бэби на стол.
— Я к нему уже подбираюсь, — сказал я. — Он уже задумался. В самом деле, откуда рядовой исполнитель мог знать про этого Бэби, про Дюка?
— Имей в виду, возможно, что его вывели на такой поворот и без прямой подсказки, — предложил Меркулов.
— Вряд ли, — ответил я. — Уж очень точно было все рассчитано. Пресса, телевидение, явка с повинной. Он слишком уверенно себя чувствовал.
— Да, наверное, — согласился со мною Меркулов. — Самое удивительное то, что все это было легко предугадываемо. Я мог бы нарисовать весь план этой явки с повинной еще за неделю до его появления. Они не утруждают себя даже придумыванием оригинальных путей воздействия!
— Что же тебя так мучает? — не понял я.
— Меня не хотят понять, — буркнул Меркулов. — Я доложил свои соображения генеральному, и тот только посмеялся. Что делать, я не могу ссылаться на нашего дедушку из Верховного Совета.
— Кстати, — заметил я, — а ты не считаешь необходимым допросить его в качестве свидетеля?
Он посмотрел на меня насмешливо.
— Какого свидетеля, Саша? Ты думаешь, он хоть что-нибудь скажет?
— Так на чьей он стороне? — спросил я.
— На своей, — буркнул Меркулов. — Надеюсь, вы не заклинились на показаниях одного Стукача? Как идет разработка остальных направлений?
Я доложил. Лейтенанта Сорокина продолжали искать по всем возможным вариантам. Конечно, если он до сих пор оставался в Карабахе или даже с ним там что-нибудь случилось, то наши поиски имели мало шансов на успех. Но главным направлением нашего расследования стал след ФСК. Мы искали выходы на эту организацию.
— Не надо ничего усложнять, — сказал Меркулов. — Я попытаюсь выйти на руководство. Сейчас со всей этой шумихой они не посмеют нам отказать.
Оставив его раздраженным, но настроенным по-деловому, я вернулся к себе, к моим компьютерщикам, которые были активно заняты проверкой показаний Стукалова, просеивая их сквозь сито своих цифр. Они подтвердили ту часть его показаний, которая касалась перечисленных им убийств. Действительно, всех этих людей, по их расчетам, убил один исполнитель, да и параметры психологического портрета Алексея Стукалова чисто накладывались на их выводы. Они даже попытались по признакам убийств нарисовать мне психологический портрет всех трех киллеров. Я относился к этому как к игре взрослых детей.
— Вы напрасно сомневаетесь, Александр Борисович, — говорила мне с укором Лара. — Наклонности человека в такой экстремальной ситуации, как совершение убийства, выражаются очень четко. Мы даже думаем разработать таблицу штампов поведения преступников, по которой можно будет определять виновных, как по отпечаткам пальцев!
— Тогда убийц начнут вербовать исключительно в актерской среде,— усмехнулся я.— Уж они-то вам сыграют в экстремальной ситуации любой типаж.
— Это не так просто, — буркнул Сережа.
— Смотрите, что у нас выходит, — оживленно продолжала Лара. — Номер первый, или Дюк. Возраст от тридцати до сорока...
— Точнее, от тридцати двух до тридцати семи, — уточнил Сережа.
— Сложение астеническое.
— Это какое? — спросил я. — На всякий случай спрашиваю, вдруг я его в метро повстречаю.
— В общем, худой, — не сдержав улыбки, ответила Лара. — Имеет романтический склад характера.
— Это очень существенно, — заметил я иронично.
— Там шкала характеров, — буркнул неохотно Сережа. — Он проходит как романтик, но это не значит, что он сочиняет стихи или поет серенады под балконом своей женщины.
— Кстати, Сережа тоже проходит у нас как романтик, — оповестила меня Лара.— В органах правопорядка, как и в рядах преступников, очень много романтиков.
Я насторожился.
— А меня вы в этом плане проверяли?
— А как же, — радостно подтвердила Лара. — Но вы не романтик, Александр Борисович. Вы интуитивист.
— Только моей жене не говорите, — сказал я. — Что там дальше с Дюком?
— Волевой, собранный, сосредоточенный. С хорошо развитым инстинктом цели. Но расточительный, дружелюбный и покладистый. Вполне вероятно, что любит бывать с друзьями в ресторанах. Когда у него бывают деньги, — добавила она.
— Я думаю, они у него всегда есть, — сказал я. — Насчет отпечатков пальцев там ничего нет?
— Нет, этого нет, — рассмеялась Лара.
— Теперь насчет Бэби, — сказал Сережа. — Лара, расскажи.
— Да, насчет Бэби, — кивнула Лара. — Очень интересная фигура, знаете ли. На него у нас больше всего материала, но меньше всего результатов.
— А в чем проблемы?
— Он чрезвычайно скрытен,— сказала Лара.— Такое впечатление, что он работает под гипнозом. Его проявления двойственны: то он жутко волевой, то расслабляется до безвольности.
— Это в чем же? — не понял я.
— Ну хотя бы в случае с Маркаряном, — сказала Лара. — Помните, там в решающий момент по лестнице ведро загремело.
— Ага, — понял я. — Так это он расслабился.
— Во всяком случае, привлек к себе внимание. Это не показатель собранности.
— У меня на этот счет свое мнение, — сказал Сережа. — С этим ведром все было не случайно, это создало эффект отвлечения.
