— И что, — усмехнулся я, — пришел?
— Нет конечно, но явление своё он тогда представил так серьезно и загадочно, что произвел впечатление на графа. И даже знак нарисовал прямо на представлении, по которому его персону потомки графа опознать смогут. И вот ещё что, — Георгий пощелкал пальцами припоминая, — Говорят, сражался он не обычной шашкой или саблей а большим двуручным турецким ятаганом.
— Ну, да, — через силу улыбнулся я, — каких только чудаков не встретишь. Извините ваша светлость, но я должен покинуть ваш гостеприимный дом у меня ещё дела. Спасибо за оказанную честь, разрешите откланяться.
Мы раскланялись, меня просили приходить в любое время и прочее и т. п. В общем обычный обмен любезностями. Мне действительно нужно было навестить папашу Гершензона, по нашему шифровальному делу. А потом идти к Прокопу изготавливать 'турецкий' ятаган.
— И это таки всё? — папаша Гершензон изучил текст на листке бумаги и поднял ясные черные очи на меня. Именно с таких личностей с огромными зрачками и белками глаз Врубель писал своих 'Демонов' а Васнецов лики святых. Было в нем что-то от ветхозаветного старца.
— Таки да, — в тон Борису Абрамовичу ответил я.
— А вы не морочите мне голову молодой человек? — с недоверием спросил Абрамыч, — Уж больно это похоже на святое писание.
— А это и есть святое писание, только святое оно для христиан. Вы что-нибудь слышали про апостола Иоанна? Так вот, данное сочинение приписывают его руке.
— Что вы нашли? Есть что-нибудь про место? Ну, вы меня понимаете..?
Я совершенно не понимал о чем таком ему наплели и какой клад он ищет. Но выдавать свою некомпетентность не стоило.
— Вы самим видите, что нет. Скорее всего чтобы понять скрытый смысл послания нужно перевести весь текст, а потом искать ключ к пониманию текста.
— Ну, что ж, работайте.
Под пристальным оком Бориса Абрамовича выводил завитки греческих букв.
Эх, если б он знал как мне ночью пришлось с ятями помучиться, переписывая текст с нового завета. Непривычная и ненужная буква в алфавите. Какая радость, что в будущем её упразднят. Греческий текст переписывать было тоже не легко. Меня подмывало пролистнуть книгу вперед и списать цифры везде, где они проставлены. Но Абрамович следил за книгой как отец за непорочностью своей дочери. Поэтому честно отработав свои три рубля, я вышел от Гершензона измочаленный, словно после лекции политрука.
Торговля на рынке была в разгаре. Лавируя между рядов и покупателей, я приближался к своему трактиру. Навещать его я не собирался, просто путь мой пролегал рядом. Меж тем по мере приближения я услышал какой-то нечеловеческий визг, словно поросенка резали, но издаваемый именно человеком. Человек этот лет десяти от роду визжал с каким-то безысходным животным ужасом. Приблизившись я увидел происходящее. Пьяный в стельку сапожник хлестал кожаными постромками мальчишку, зажав его голову между своих ног. Вся спина и голые ягодицы были исполосованы. Кожа полопалась и кровь струйками стекала по туловищу. А люди шли мимо. Люди делали вид, что ничего не замечают. Только торговки со своими кошелками отодвинулись подальше.
Наверное потому, что из-за визга мальчишки не было слышно их призывных криков: 'Пирожки горячие! Горячие пирожки!
— Ты что скотина делаешь? — поймав за руку сапожника, зашипел я.
— А твоё какое дело барин! Шел бы своей дорогой!
— А ну отпусти мальчишку! — я надвил пальцем меж суставов на его руке всё ещё сжимающей постромки.
— Да он мне ботинок на целковый испортил!
Возмутился сапожник, но ноги расслабил и стриженная под горшок голова вырвалась из плена. Лицо сапожника было красное, распаренное как с бани. Несло от сапожника потом, водкой и тем, чем он закусывал — луком. Убойное сочетание запахов!
— Вот тебе три целковых, — сунул я ему в руку деньги, — Но пацана истязать не смей. Ещё раз услышу, самого инвалидом сделаю.
— Не верьте ему барин! — мальчишка размазывал грязной рукой слезы по щекам, второй рукой он держал спадающие штаны, — Он сам спьяну неровно отрезал!
— Ах ты щенок!
Замахнулся сапожник на мальчишку и осел на землю по рыбьему глотая воздух ртом.
— Теперь ты понял, что не шучу? — прошипел я, — Покалечу ведь. Или тебе денег мало?
Кивни если понял.
Кивнуть он смог. И я отпустив бренное тело, шмякнувшееся коленями на землю, поспешил дальше.
Прокоп вытер свои лапы об фартук и испытующе посмотрел на меня.
— Я уж думал барин, что ты не придешь.
— И не надейся, пока работу не сделаешь как мне надо, не отстану, — улыбнулся я и подал кузнецу руку. Прокоп удивился, но руку пожал. Я ощутил как моя ладонь попала в тиски.
Но рукопожатие выдержал.
— Значит говоришь с двух кусков саблю робить будем? Из коленного и сыромятного?
— Так и будем Прокоп. Это своего рода булат получится. Слыхал поди?
— Ну-ну, посмотрим.
И мы посмотрели. Я переоделся в старую рубаху Прокопа, висящую на мне мешком как ночная рубашка и помогал кузнецу в меру своих сил и умения. Молот опускался на раскаленный добела, брызжущий искрами брусок железа. Мы вытягивали его и складывали пополам, и опять вытягивали, словно тесто месили. Пот катился с меня градом, через два часа я уже особой чистотой не отличался. Угольный дым ел глаза, угольная копоть оседала на голову и тело, смывалась потом, грязными разводами украшая тело. Пот стекал по груди и спине. и намочил уже край брюк стянутых ремнем. Молот в руке становился всё тяжелее и тяжелее. Сменив его на молоток поменьше, я удивился насколько тот показался невесом. И с новой силой я мял и плющил металл.
Уже стемнело, когда Прокоп затушил горно и присел рядом. Мы закурили.
— Вот каленку тебе и сделали, — сказал Прокоп стряхивая пепел с цигарки, — Завтра с сыромятиной сварим, вытянем и готово.
— Да нет Прокоп, — устало сказал я, — это мы только сыромятину изготовили.
Прокоп покосился на меня и недоверчиво замахал головой. Но это было правда. Кусок железа сложенный пополам и вытянутый шесть раз только на мягкое железо для сердечника и годился, именовался он 'синганэ'. Каленый 'каваганэ' на лезвие нужно было минимум замесить четырнадцать раз. Но в 'мягком' я ещё не был уверен. После последнего замеса сложенный пополам кусок металла должен не трескаться на изгибе иметь ровную поверхность, словно пластилин согнули.
— Вот видишь, — показал я пальцем Прокопу, — на изгибе трещины. И при окончательном изгибе кусок треснул. Это говорит о том, что сталь не однородная. В ней ещё есть воздушные пузырьки и примеси. Когда железо очистится, он сложиться ровно. Вот тогда считай сердцевина готова. А на лезвие мы раскуем такой же кусок минимум 14 раз.
— Сколько? — переспросил кузнец.
— Четырнадцать. Тогда при соединении сырого и каленого получится сталь аналогичная дамаску или булату.
По взгляду Прокопа я понял, что он готов меня послать в Дамаск или куда подальше.
— Барин, мне детей кормить надо а не с железом баловаться.
— Вот, — я положил пять червонцев на наковальню, — это аванс.
Уставший но довольный я шел домой. Вернее в свою комнату в трактире. Но это была приятная усталость. Я чувствовал каждую мышцу на теле. Мог приказать ей напрячься и расслабится. И это чувство
