Убедиться-то убедился, но все же…
ГЛАВА 1,5
Стоя на балконе вечером, Неделин глядел на множество огней города, на окна, окна, окна, за которыми люди, люди, люди, – и желал одновременно быть и там, и там, и там, среди этих глупых людей, которым Бог дал ни за что ни про что умение плотно чувствовать самих себя и окружающие вещи.
ГЛАВА 2
В тот день он шел по одной из центральных улиц Саратова – по проспекту имени Кирова.
Что, кстати, сказать о Саратове? В нем нет Летнего сада, Патриарших прудов, памятника дюку Ришелье, но если поискать, найдутся не менее примечательные достопримечательности, однако я люблю его как раз за то, что он похож на множество других российских городов, попадая в которые чувствуешь себя так, будто никуда не уезжал: те же остатки старины в центре, то же унылое многоэтажие окраин, та же толкотня в таких же троллейбусах и автобусах, такой же пьяница обратится к тебе на углу, как к родному брату, лучшему другу, давнему корешу, прося выручить и добавить на выпивку… Конечно, хочется иногда воскликнуть, что у нас… – но что у нас? У нас великая река Волга, это да, но она и у Казани, и у Самары, и у Астрахани… На что уж Камышин мелкий городок, а и он – на Волге… У нас жил и работал революционный замечательный демократ Н.Г. Чернышевский, но, по моим наблюдениям, в каждом городе в свое время кто- то жил и работал. У нас развитая промышленность и богатые культурные традиции, но опять-таки, где же нет хоть какой-нибудь промышленности и хоть каких-нибудь традиций? Давно, еще до того, как случилось то, о чем я собираюсь рассказать, саратовцы на вопрос о численности городского населения гордо отвечали: около миллиона! Время шло, время идет, а мы все говорим: около миллиона! На самом деле нас уже перевалило за миллион, но официально об этом не сообщают, поскольку город наш хоть и открыт, но как бы еще отчасти секретный, – и по объявленной откровенной численности населения те, кому не надо, сразу догадаются о мощности его военно-промышленного комплекса, того самого, что отходами своими добивает окончательно рыбешку, которая чудом добирается от верховьев до Саратова полудохлой.
Но к чему фельетонность? Ведь очень скоро все будет или хуже, или лучше, зачем же ловить ускользающий момент?
Неделин любил ходить по проспекту имени Кирова, потому что улица эта – молодежная, место встреч, свиданий, знакомств и показа себя друг другу. Здесь своя атмосфера – беспокойная, ожидающая, неуютная для тех, кто пришел сюда без цели. Да еще музыка – из ресторана «Европа», из ресторана «Россия», из ресторана «Русские узоры», из ресторана «Волга» и из того ресторана, который называется просто «Ресторан» (до вечера функционируя как столовая), но люди, не любящие безымянности, назвали его почему-то «Пекином».
Музыка подхлестывает, хочется легкости, праздника, но тебе уже под сорок, в кармане у тебя мелочь, оставшаяся от рубля, выданного женой на обед, повадки у тебя робкие. Однажды Неделину выпала неожиданная премия на работе, тридцать с чем-то рублей, и он решился сходить в ресторан, где не был со времен молодости (а в молодости трижды – два раза на чужих свадьбах и один раз на собственной). Сходить не для того, чтобы покутить – он этого не умел, а просто побыть, посмотреть, соприкоснуться.
Сперва он зашел в «Волгу» – и сразу же испугался зеркального вестибюля и широкой лестницы, устланной красной дорожкой, испугался швейцара. Он понимал, что выглядит глупо: вошел, а не входит, топчется чего-то. Но и выйти сейчас же обратно неудобно, швейцар подумает про него: провинциал убогий, шваль безденежная, а ведь он, между прочим, коренной горожанин, интеллигент в третьем поколении… Неделин подошел к швейцару и спросил спички. Швейцар дал ему спички, и Неделин оказался в еще более глупом положении, он ведь не курил, а значит, зачем ему, собственно спички? Повертев в руках коробок, Неделин похлопал себя по карманам и сказал очень естественно: «Черт, сигареты забыл!» Швейцар, улыбаясь, угостил его сигаретой. Неделин сунул ее в рот, прикурил (пальцы от волнения дрожали), затянулся и – закашлялся. «Посидеть, что ли, в ресторане, что ли, не на что?» – спросил швейцар, какой-то совсем не швейцаристый, добродушный пожилой человек. «Ага», – сказал Неделин. «За трешницу красного стаканчик?» – предложил швейцар. (Тогда это были еще деньги!) Неделин чересчур обрадовался, швейцар повел его в свою каморку, налил стакан гадкого дешевого вина чайного цвета, и Неделину пришлось выпить. Его чуть не стошнило, он поспешно зажевал конфеткой, подсунутой любезным швейцаром, дал ему трешницу и вышел. На улице стало получше, а скоро и совсем хорошо. И в ресторан «Россия» он вошел уже уверенно, бодро, не испугавшись лестницы, которая здесь была еще шире и солиднее, но демократичнее, грязнее – без дорожки. Дождавшись официантки, Неделин заказал, поглядев на соседние столы, то же, что заказывали другие, но принесенную водку пить не стал, он издавна боялся пьяного состояния, у него было предчувствие, что в этом состоянии он сделает какую-нибудь большую глупость. Загремела музыка, появилась на полукруглой эстраде и запела молоденькая голубоглазая девушка, которая показалась очень красивой. Мешало, правда, то, что неподалеку сидела еще одна красавица, совсем другого рода: южанка, смуглая, с черными глазами, в черном атласном платье. Это было слишком для Неделина, он хотел бы, чтобы южная красавица исчезла, чтобы не распылялось внимание, не распалялось воображение – чтобы не раздваиваться. Голубоглазая певица пела наивно и страстно.
Неделину было трудно выдержать этот шквальный напор жизни. Он хотел даже уйти, ничего не съев и не выпив, но тут голубоглазая певица кончила петь и удалилась. Через несколько минут музыканты опять заиграли, без пения, заиграли медленно – для танца. Будь что будет, сказал себе Неделин, выпил большую рюмку водки, торопливо закусил и пошел приглашать южную красавицу на танец. Она посмотрела на сидевшего с ней лысого хмурого человека с усами, тот отпустил. Неделин, сжавшийся, скованный, топтался с красавицей, едва касаясь ее, – и в это время снова запела красавица та, голубоглазая. Неделину хотелось смотреть на нее, он поворачивал партнершу спиной к эстраде, наступил кому-то на ногу, перед глазами возникло принципиальное злое лицо – тоже с усами – и спросило: «Извиняться надо, нет?» Неделин сказал с приветливой хамской улыбкой: «Ну, извинись!» И тут же чьи-то руки схватили его за воротник, поволокли из зала, человек с усами кричал, толпились возле и другие, тоже сплошь усатые, Неделин презрительно говорил: «Цыц! Молчать!» – а его волокли и выволокли из зала, столкнули с лестницы. Он побежал быстро- быстро, чтобы не упасть, ударился о дверь, вывалился на тротуар, тут же выскочила официантка, требуя расчета, денег почему-то не хватило, тут же подоспела милиция.
Он появился дома утром с синяками. Жена, сроду не видевшая мужа таким, даже не знала, как его ругать, но все же – по супружескому долгу – начала и разошлась, разохотилась и в итоге заявила, что хватит ей этого идиотизма, хватит этих вечерних прогулок неизвестно куда и зачем, все, с этого дня он будет сидеть по вечерам дома! Пора и о детях вспомнить, без отцовского глаза растут! Но Неделин, мягкий и уступчивый Неделин, прервал ее, сказав: «Ну нет. Этого ты не дождешься. Вечера – мои». «Я с тобой разведусь тогда!» – закричала жена. «Разводись», – спокойно ответил Неделин, и жена умолкла и не стала даже спрашивать, где он был. Она успокоилась – тем более что ни до, ни после этого Неделин не давал повода для подобных скандалов. Уходил, как и всегда, каждый вечер на час-полтора, но это ведь пустяки по сравнению с настоящими мужскими грехами, о которых жена вполне имела понятие, да и сама она разве не завела несколько лет назад роман с женатым мужчиной – короткий, но яркий, яркий, но мучительный, мучительный, но оставшийся тайной для всех и в первую очередь для Неделина, который ничего не заподозрил и тогда, когда она, сроду не ездившая в командировки (да и зачем нужна командировка корректору газеты?), уехала куда-то на полторы недели. Что было, то было, и осталось лишь в стихах, в тетрадке, которую она прятала в шкафу среди своего белья. Неделин как-то по ошибке залез в этот ящик, увидел тетрадь, взял, полистал, она вошла в это время в комнату, испугалась, а Неделин, рассеянно глядя на столбики стихотворных строк, спросил: «Где чистые носки-то у меня?» – и бросил тетрадку обратно.
Южная красавица забылась скоро, а вот голубоглазая певица не выходила из головы. Каждый вечер Неделин гулял мимо «России», часто слышал ее голос через открытые по летнему времени окна, но заглядывал в ресторан лишь изредка, вставал у двери зала, держал в руке сигарету, будто вышел покурить, дожидался появления певицы на эстраде и смотрел на нее.
Тут не то чтобы любовь, а как бы это сказать – но где начинается вот это «как бы сказать», там, значит, или нечего сказать, или невозможно сказать. Тут уже стихами писать надо, а Неделин не писал и не любил вообще стихов, имея слишком рациональный ум.
ГЛАВА 3
Так вот, в тот день, когда случилось то, о чем мне не терпится рассказать, но все как-то приходится отвлекаться и сбиваться, Неделин начал свою вечернюю прогулку быстрым шагом, потому что
