беднее, чем любое другое животное. Правда, в обиходе слово «инстинкт» часто употребляется как синоним всего дурного, низменного в человеке и противопоставляется разуму, но в биологических науках оно имеет совсем другое значение. Мне уже приходилось писать, что сталкивать лбами инстинкт и разум — занятие не только неплодотворное, но и бессмысленное, ибо рассудочная деятельность не рождается вдруг, подобно Афине из головы Зевса, а формируется на основе врожденных программ поведения, опираясь на них, как на фундамент. Разум ни в коем случае не противостоит инстинкту, а всегда с ним сотрудничает.
Изучением поведения животных занимается этология — сравнительно молодая научная дисциплина, возникшая в 30-е годы прошлого века главным образом благодаря работам австрийского зоолога Конрада Лоренца и голландского зоопсихолога Николаса Тинбергена (1907–1988); в 1979 году оба (вместе с К. Фришем) стали лауреатами Нобелевской премии. Этология (от греч. ethos — «обычай, характер, нрав») — наука о повадках животных. Сущность этологического подхода состоит в детальном сравнительном описании инстинктивных действий, выяснении их приспособительного значения, в определении роли врожденных и приобретенных компонентов при формировании целостного поведения для поддержания структуры сообщества и эволюции вида. Основным методом этологов стало наблюдение и тщательное описание поведения животного в естественной для него среде обитания.
Человек унаследовал великое множество врожденных поведенческих программ, которые не только не успели разрушиться в процессе социогенеза, но, более того, не исчезнут никогда, ибо рассудок не может исправно функционировать без опоры на инстинкт. Поэтому изучение поведения животных не только убедительно свидетельствует о нашем с ними генетическом родстве и общности происхождения, но и позволяет проследить интересные аналогии в поведении разных видов позвоночных и человека. Кроме того, подобное сопоставление часто помогает выявить истинные побудительные мотивы многих наших поступков. Оказывается, что они лежат отнюдь не в области разума, а подпитываются инстинктивной программой. К числу таких наследственно обусловленных форм поведения относится, например, агрессивность, присущая всем без исключения высшим животным. А человек в этом длинном ряду занимает едва ли не самое почетное первое место, поскольку чрезвычайно агрессивен по своей природе, что бы ни говорили по этому поводу гуманитарии, нередко рассматривающие агрессивность как банальную реакцию на внешний стимул и полагающие: если даже имеет поведение животных и человека отдельные врожденные элементы, оно все равно может быть радикально изменено обучением. К сожалению, в реальности все обстоит с точностью до наоборот: агрессия спонтанна и с большим трудом поддается коррекции. Это убедительно показал еще Конрад Лоренц, совершенно справедливо написавший более 50 лет назад: «Есть веские основания считать внутривидовую агрессию наиболее серьезной опасностью, какая грозит человечеству в современных условиях культурно-исторического и технического развития». Так что утверждение великого гуманиста Жан-Жака Руссо, что человек по своей природе добр, имеет сегодня сугубо исторический интерес, хотя многие романтики продолжают разделять эту точку зрения.
Обычно под агрессией принято понимать нападение, причем, как правило, несправедливое. Даже словари трактуют это понятие весьма однобоко — как незаконное, с точки зрения международного права, применение силы одним государством против другого. Этология вкладывает в этот термин принципиально иной смысл и далеко не всякое нападение рассматривает как агрессию. В естественных условиях одни виды неизбежно нападают на другие, но этолог назовет агрессивным только эмоционально окрашенное поведение, сопровождающееся злобой, страхом и ненавистью. А вот этически оно, наоборот, совершенно нейтрально и не несет в себе негатива или позитива. С точки зрения этолога, говорить о справедливой или несправедливой агрессии — полнейшая бессмыслица.
Когда лиса ловит зайца, волк режет домашнюю скотину или медведь задирает оленя, — это не агрессия, а заурядное охотничье поведение. Охотник не испытывает к своей жертве отрицательных эмоций, как и вы, читатель, не питаете активной нелюбви к щуке или утке на рыбалке или охоте. А вот когда, заходясь от ненависти и захлебываясь лаем, на вас бросается соседская собака, — это пример самого что ни на есть агрессивного поведения. Отбиваясь от злой собаки палкой или швыряя в нее камни, вы тоже реагируете агрессивно, поскольку в данном случае страх и ненависть необходимо присутствуют с обеих сторон. Такая агрессия называется межвидовой и очень широко представлена в природе. Птицы разных видов могут схватиться из-за удобного дупла, годящегося под гнездо, а два хищника — не поделить добычу. Бывает и так, что потенциальная жертва яростно контратакует хищника; подобным образом поступают, например, зебры, нападая всем стадом на леопарда, и если он не успевает взобраться на дерево, ему приходится куда как несладко. У биологов это явление даже получило специальное название — мобинг (от англ. mob — «толпа»). Понятно, что поведение такого рода эволюционно полезно и выполняет важную функцию сохранения вида. Животное ведет себя агрессивно по отношению к животному другого вида, когда последнее либо угрожает ему самому (его территории, гнезду, детенышам), либо просто выглядит опасно и подозрительно.
Итак, приспособительный смысл межвидовой агрессии очевиден и в дополнительной аргументации не нуждается. Гораздо любопытнее внутривидовая агрессия, без которой природа, казалось бы, могла обойтись. Однако на практике так никогда не бывает, потому что представителям одного вида всегда есть что делить. Они вступают друг с другом в жестокие конфликты из-за территории, пищи, удобного места для отдыха, самки и многих других причин. Как ни странно, но и внутривидовая агрессия — агрессия в узком и собственном смысле этого слова — тоже служит сохранению вида. Парадоксом здесь даже и не пахнет, поскольку особи любого отдельно взятого вида не являются братьями-близнецами. Более того, чем выше тот или иной вид взбирается по эволюционной лестнице, чем основательнее темпы его цефализации, неизбежно влекущие за собой все более сложные формы поведения, тем труднее привести популяцию к состоянию устойчивого равновесия, дабы исключить борьбу всех против всех.
Внутривидовая агрессивность — хитрая штука и далеко не всегда выливается в реальные стычки, которые могут закончиться чувствительными телесными повреждениями, а сплошь и рядом ограничивается демонстрацией силы, когда противоборствующие стороны стремятся напугать друг друга, принимая угрожающие позы. В этом заложен глубокий эволюционный смысл, потому что смертоубийственное противостояние, если бы оно стало правилом, немедленно поставило бы сообщество на грань выживания.
С другой стороны, совсем отказаться от противоборства природа не в состоянии, поскольку выживание наиболее приспособленных является альфой и омегой ее долгосрочной стратегии. Это автоматически означает, что эволюционно выгоднее отказаться от кровопролитных стычек между собратьями, заменив их своеобразной психологической дуэлью, в которой почти наверняка верх одержит не самый сильный физически, но наиболее агрессивный. В особенности это касается стадных животных, которые должны худо-бедно уживаться друг с другом, чтобы сообщество элементарно не развалилось.
Природа нашла блистательный выход из положения, придумав механизмы канализации агрессии. Поскольку члены стада неравноценны по многим параметрам, в том числе и по агрессивности, между ними устанавливаются жесткие отношения соподчинения. Возникает иерархическая структура, имеющая форму пирамиды, на вершине которой находится доминант — самая агрессивная особь стаи. Он цепко держится за свой трон, судит и рядит, вмешивается в ссоры, разрешая их сугубо деспотически. Добиваясь беспрекословного повиновения, он непрерывно терроризирует соплеменников и никогда не упустит случая лишний раз подчеркнуть свое превосходство. Такой прессинг действует на психику других членов стада угнетающе, и потому их собственная агрессивность, подавленная по отношению к доминанту, настоятельно требует выхода. Решение отыскивается быстро: особи-субдоминанты находят более слабых и, в свою очередь, подчиняют их себе. У обезьян нередко можно наблюдать следующую малопривлекательную картину: униженный доминантой субдоминант стремглав бежит к своим подчиненным и жестоко их наказывает. Подобного рода поведение этологи называют переадресацией агрессии.
А что делать тем, кто находится у самого основания пирамиды? Затюканные и вечно унижаемые, эти слабейшие из слабых могут переадресовать агрессию только неодушевленным предметам. Например, некоторые птицы в поисках разрядки начинают ожесточенно клевать землю. И если поведение вожаков и авторитетов сплошь и рядом весьма неприглядно, то социальное дно выглядит куда более отвратительно и, вопреки распространенному мнению, отнюдь не является собранием всевозможных добродетелей. Мы не найдем здесь высоких порывов и стремления к справедливости, а только трусость, зависть, нерешительность и старательно подавляемую агрессивность. Такая гремучая смесь при определенных условиях может стать смертельно опасной. Политическим демагогам хорошо известны нехитрые рецепты,
