– С ума сойти! – сказал я.
– Или, предположим, тебе понадобилось просмотреть синонимы слова… „разбить'. Подсвечиваем его все той же средней клавишей. Теперь нажимаем на „Сервис' и выбираем „Тезаурус'. Пожалуйста: „разбить' в смысле „расколотить' – „расколотить', „кокнуть', „раскокать'; в смысле „расшибить' – „расшибить', „расквасить', раскроить'; в смысле „разгромить' – „разгромить', „сокрушить', „разнести', „расколотить', „раздолбать', „расколошматить', „побить'; в смысле „разделить' – „разделить', „поделить', „расчленить', „раздробить'; в смысле „разрушить' – „разрушить', „порушить', „поломать'.
– Мама моя родная! – сказал я. – Бедный Набоков.
– Но это еще не все. В буферном режиме с „Винворд' у меня работает энциклопедический словарь „Кирилла и Мефодия'. Если нужно узнать значение какого-либо слова, переходим в словарь, набираем слово здесь, в окошке…
Она набрала „эвтаназия'. На экране что-то судорожно дернулось, метнулась в сторону буквенная таблица, освобождая место следующему словам: „ЭВТАНАЗИЯ (эйтаназия, эутаназия) (от греч. eu – хорошо и thanatos – смерть), намеренное ускорение смерти или умерщвление неизлечимого больного с целью прекращения его страданий. Вопрос о допустимости Э. остается дискуссионным.'
– Рехнуться можно, – сказал я. – Честное слово!
– Наряду с тысячей долларов, как и было обещано, компьютер поступает в твое полное распоряжение. Можешь забирать его прямо со столиком. Я помогу тебе все перевезти и собрать.
– Какая щедрость! А как же ты? Ты ведь им, насколько я понял, тоже пользуешься.
Она кивнула в сторону письменного стола, на котором покоился небольшой темно-синий чемоданчик.
– У меня есть собственный, переносной. Он умеет делать все то же, что и этот. В нем даже имеется CD-ROM.
– Что?
– CD-ROM. Ну, это такая штука для компакт-дисков. Посмотри.
Она нажала на одну из кнопок и из компьютера с жужжанием выполз широкий пластмассовый язык. На нем, словно таблетка, покоился компакт-диск с красочной надписью „Большая энциклопедия Кирилла и Мефодия'. Момина еще раз нажала на кнопку, компьютер алчно заглотнул диск и довольно заурчал.
– Впечатляет, – сказал я.
– В моем тоже есть такой, – сказала она.
– Здорово!
– А теперь держи, – проговорила она, протягивая мне папочку. – Здесь не читай, дома посмотришь.
У Моминой был большой синий „Вольво', на котором она доставила меня со всеми железками.
– Для полного счастья тебе не хватает принтера, – сказала она. – У меня, к сожалению, только один. Ладно, я присмотрю для тебя что-нибудь подходящее. Думаю, чернильно-струйного будет вполне достаточно.
– Вполне, – согласно закивал я головой.
– Ну вроде бы все. – Она по-хозяйски оглядела собранный компьютер. – Позвони мне сразу же, как только прочтешь рукопись. Пока.
Она ушла, а я так и не решился спросить, на этом ли „Вольво' расшиблись насмерть ее родители. С виду машина была совершенно целехонькая. Но ведь наши механики, как известно, способны творить чудеса. Я включил компьютер и принялся копаться в энциклопедии „Кирилла и Мефодия'. Честно говоря, мне было любопытно, на чем Эдвард Твердовски сколотил свое состояние. Дело, разумеется, было не в „Кирилле и Мефодии', а в компьютере как таковом. В постижении его возможностей. Занятная штуковина.
Отец мой – парень не промах. В жизни у него было две страсти: электроника и английский язык. И он не прогадал.
Потом я переключился на Середу. Развалился на кровати и начал суммировать в уме то, что удалось вытянуть из Светланы. Я все пытался понять, какие события способствовали столь удивительному превращению Момина в Середу: этакой беспечной певчей пташки в сурового коршуна. Есть писатели, которые в своих произведениях сознательно разрушают причинно-следственные связи. И результаты бывают довольно любопытны. Когда читаешь такую книгу, не соскучишься. Не знаю, быть может и в жизни своей они придерживаются тех же принципов. Но Середа, да и Момин тоже, были не из таких – совершенно определенно не из таких. А значит существовала веская причина для подобной метаморфозы.
Поначалу я предположил, что все дело в начинавшихся в то время преобразованиях. Деформировались взгляды, совесть, устройство души – вообще все что только можно деформировалось. Страну корячило в горниле перестройки. Но Момина сказала, что ее отца это вряд ли коснулось – он был натурой цельной. Он и в доперестроечные времена не значился в конформистах, не шагал по трупам, не подличал. Душевный комфорт ценил выше всего на свете. Наверное поэтому не стремился любой ценой сделать карьеру и не отворачивался от литераторов, угодивших в опалу. А если и не выступал открыто против режима, то только потому, что в целом вполне лояльно к нему относился, питал иллюзии. Когда объявили свободу слова и все разом кинулись навешивать друг на друга ярлыки, или, как выразилась Момина, „рвать друг другу пасти', в его адрес не было сказано ни единого дурного слова.
– Но что-то ведь произошло, – заметил я.
– Он переродился, – сказала она, – стал совершенно другим человеком. Сама бы не поверила, что такое возможно. Т.е. черты личности, конечно, остались прежние, но вот уровень этой самой личности… Ему удалось прыгнуть выше самого себя. Словно на него обрушилось какое-то невыносимое страдание, хотя в реальной жизни практически ведь ничего не происходило. Когда он забросил свои лирические повести и взялся за романы, он сделался более раздражительным – да, ведь работа над такими сложными произведениями требует колоссальных умственных усилий. Как бы это получше объяснить… У Курта Воннегута есть размышление о том, что некоторые люди в определенный момент времени как бы перестраиваются на другую волну. Помимо своей воли. Просто начинают принимать сигналы с другого источника. Я думаю, что с моим отцом произошло что-то подобное. Он тоже начал принимать сигналы с другого источника.
– А откуда появился псевдоним Середа?
– Он утверждал, что выбрал его наугад – из телефонного справочника.
– Но зачем вообще понадобился псевдоним?
– Ну, это как раз понять несложно: ведь писатель Момин существовал уже давно, а он почувствовал, что перерождается, мутирует, становится совершенно другим человеком. Почему Ромен Гари взял себе псевдоним Ажар?
Заскрипев пружинами, я перевернулся на другой бок.
Все? О чем-то еще я ее спрашивал. Ах, да!
– В доперестроечное время вы жили на его гонорары?
– Не только. Он работал редактором отдела прозы в журнале „Наблюдатель' и получал весьма приличную зарплату.
– Неплохой был журнал, – сказал я.
„Литературные террористы', к которым я присоединился, щадили лишь два центральных журнала: „Наблюдатель' и „Юность', и не бомбардировали их рукописями. Мы считали эти журналы живой водой, в отличии от всех прочих изданий, которые мы считали водой мертвой.
Момина показала мне семейный альбом. Фотографии в основном были сделаны на отдыхе или на торжественных приемах, на которых отцу вручали премии и награды. Света Момина как две капли воды походила на свою мать – тоже посланницу Века Джаза. Я подумал, что послание, очевидно, принадлежит Светиной бабушке – ровеснице джаза. Интересно было бы знать, для кого в итоге оно предназначено?
– А когда твой отец стал профессиональным писателем? – поинтересовался я. – У него была до этого какая-нибудь профессия?
– Нет. Правда после школы он сначала три года проучился в политехническом, но потом все бросил и поступил в Литературный институт. Первая повесть, которая принесла ему известность, была написана еще в студенческую пору.
– Это он был виновен в автокатастрофе?
