бы нас на новый этап, в СССР работали большие научные силы. Этот переход мы могли совершить без кризиса, для этого в стране были все предпосылки. Изученный уже сегодня огромный фактический материал показывает: все утверждения о том, что кризис был предопределен дефектами прошлой системы — ложь, попытка уйти от ответственности за то, что натворили со страной.
Стресс от переезда в город, духовная усталость, замедление прогресса и ухудшение экологической обстановки — все это выразилось в медленном росте смертности. Он, однако, стабильно компенсировался рождаемостью, даже с необходимым избытком. Рос достаток, строилось, по мировым меркам, много жилья — дети рождались и здоровели. Но всегда хочется лучшего, и всегда есть что критиковать. Надо только соразмерять дефекты и достоинства, взвешивать их на верных, а не испорченных жуликом весах.
Поначалу перестройка породила большие надежды — резко упала смертность, подросла рождаемость, и в 1986-87 гг. произошел почти чудесный скачок в приросте населения России. Народ удивительно чутко и быстро ответил на действия политического режима, обещавшие обновление уклада жизни. Эта чуткость — важный признак того, что советский народ (и народ России) был именно солидарным организмом, а не атомизированным «населением». Людей захватило общее ощущение — так стая рыб вся вдруг меняет направление. Пока эта солидарность, ощущение себя частицей целого, не будет разрушена, либеральная реформа обречена на крах. Потому-то с такой мощью и садизмом идеологическая машина бьет по душевным отношениям людей.
Но еще более невероятно проявилось это интуитивное чувство народа на рубеже 1987-88 гг., и особенно в 1988 г., когда верхушка КПСС решила перевести реформу на путь слома всего жизнеустройства советского общества. Умом почти все мы еще не понимали, что означает казавшаяся абсурдом кампания прессы — все эти похвалы предателю Власову, издевательства над Зоей, прославление безработицы, проституции и т.д. А организм народа почуял: грядет беда. И ответил невиданным спадом рождаемости и ростом смертности. А ведь материальные условия еще и не ухудшались. Потом вожди столкнули страну в кризис, реформа ударила нуждой, голодом и болезнями. Началась «селекция» и ликвидация «слабых», о которой вожделенно говорили идеологи демократов. Замаячил призрак катастрофы, и рождаемость за 6 лет упала почти вдвое. Невероятная плата нации за эксперимент.
И эту плату мы только начинаем платить. Было можно породить надежды на улучшение от вялого благополучия 1984-85 гг. И легко удалось разрушить строй жизни и убить надежды в 1988-89 гг. Ломать — не строить. Но абсолютно невозможно быстро восстановить разрушенное, когда нарастает раскол общества. И никаким обманом не создашь при этом тот душевный настрой, при котором растет рождаемость. Он придет намного позже общего материального благополучия — а и его еще не видно. Реформа сделала Россию совершенно новым, неизвестным миру человеческим сообществом — страной, которая осуществляет быструю деиндустриализацию, быстро беднеет и погружается в пессимизм. Такого не переживали ни колониальные страны, ни нынешний третий мир — и не надо искать там упрощенных аналогий и объяснений.
Сегодня, глядя на этот график и вспоминая весь 1993 год, можно сделать несколько выводов. Они так просты, что кажутся банальными. И недоумеваешь, почему же умные люди, не отвергая этих выводов, в то же время ведут себя вопреки им.
Вот первый вывод. «Бригада» реформаторов, владея всей полнотой информации, не чувствует не только никакого раскаяния за нанесенные России травмы, но даже и тени огорчения. Пафос всех выступлений: не надо менять курс реформы, ее основную формулу, надо лишь ускорить ее проведение.
Эти реформаторы тщательно скрывают информацию от общества и не идут ни на какой диалог о курсе реформ ни с какой общественной силой, признавая лишь «конструктивную оппозицию» да критику отдельных второстепенных деталей курса. Любая структура, приобретающая достаточное влияние, чтобы реально воздействовать на запущенные реформой процессы, устраняется с арены. Нас предупредили, что при этом режим готов идти на любые, невероятно жестокие меры. К тому, что было сделано 3-4 октября, нас вообще не подготовила история России, с этим не идет ни в какое сравнение даже Кровавое Воскресенье. Спросим себя — те, кто воочию видел 4 октября: перед чем остановятся «реформаторы», чтобы смести с пути тех, кто ставит под угрозу их планы преобразования «этой страны»? И приходится ответить: ни перед чем! Выбор сделан бесповоротно, на карту поставлено все, включая личную судьбу реформаторов.
И вот, когда намерения этой политической группы выражены так четко, что дальше уж некуда, когда ими не делается ни малейших, даже чисто словесных отступлений, многие лидеры оппозиции все чаще начинают говорить о «корректировке курса», об изменении намерений, о возможности компромисса. Какого компромисса? Никто никогда его оппозиции не предлагал и абсолютно никаких признаков такого предложения нет.
Туманные намеки на возможность такого поворота — суть двух больших статей Т.Корягиной. Никакой аргументации таких предположений я в статьях не нашел, а вот контраргументов — хоть отбавляй. В чем же тогда смысл таких «обнадеживающих» выступлений? А порой тональность тех, кто взялся организовывать сопротивление губительному проекту, приводит в полное недоумение. Вот, репортаж с пленума ЦИК КПРФ называется: «Курс на созидание». Какое созидание? Как может КПРФ взять такой курс? Взгляните на графики демонтажа всего производственного потенциала страны — мы на краю пропасти. Даже чтобы задержаться на этом краю, придется пойти на большие жертвы — так обрезают постромки лошадей, давая им падать в пропасть. Что, КПРФ просто «не замечает» этой реальности и уже размышляет о тех «пятилетках созидания», которые начнутся после восстановительного периода? Странные иллюзии. И что за странное предложение нынешнему режиму — принять закон о Комитете государственного контроля? Выходит, КПРФ сожалеет, что планы реформаторов выполняются недостаточно эффективно, что кто-то на местах «саботирует»? Так надо их лучше контролировать? Следовало бы лидерам КПРФ внятно ответить на эти вопросы. Нельзя же в одном абзаце категорически отрицать «проект Гайдара», в другом абзаце вводить понятие «безудержной вестернизации», делая акцент уже на количественных параметрах, а потом и вообще создавать образ «созидательной» альтернативы без смены политического режима.
Еще вчера, объясняя свое решение идти на выборы после расстрела Верховного Совета, КПРФ заявляла, что отдает себе полный отчет в бутафорском характере Думы. А сегодня депутаты полны «иллюзии власти», строят планы «созидания». Может, думают, что успех ЛДПР отрезвил Гайдара? С какой стати? Демократы удручены тем, что на выборах что-то вышло из-под их контроля, механизм надо срочно ремонтировать. А насчет настроений народа никаких сомнений у них нет. Надежные исследования четко показывают уже в течение четырех лет: подавляющее большинство либеральную реформу отвергает, какую бы антикоммунистическую чушь люди не повторяли вслед за телевидением. Реформу проводят вопреки воле людей, этого никто из идеологов и не скрывает. А если удалось создать «оппозиционный» парламент, готовый прикрывать эту реформу своим авторитетом и принимать на себя все шишки за неудачи («опять помешали!») — о чем же еще мечтать режиму!
Понимаю, как легко приклеить мне ярлык «экстремиста». Но мне, как и почти всем, хочется жить, опекать семью, копаться на грядке. Я нормально работал и создал себе такую скромную возможность — и пропади бы она пропадом, эта раковая опухоль московской политики. Поэтому я трачу много усилий, чтобы найти хоть малейшие свидетельства того, что реформа Гайдара не приведет Россию к гибели — тогда совесть позволила бы мне не писать эти статьи, а заняться огородом и научным трудом. Но как я ни ищу такого оправдания, не нахожу. Курс реформ надо менять принципиально, он губителен для самого корня России.
Понимаю также, что очень скользкое это дело — критиковать оппозицию, которая работает в таких тяжелых условиях. На чью мельницу лью я воду? Вспоминаю, как около Дома Советов, накануне блокады, высказал я вслух сомнения в призывах, которые неслись из динамика. И женщина, с которой я только что очень дружески беседовал, вся напряглась: «Что-то вы странное говорите. Не провокатор ли вы?». Я ответил: «Что же вам кажется неправильным в моих словах? Разве не бездумная вера в Ельцина привела к этому ужасу? А чем лучше бездумная вера в другого вождя?». Но женщине было нестерпимо меня слушать, и она отошла, бросив мне: «Вы подрываете веру в руководителей». Думал я тогда об этом и понял: права была именно эта женщина, а не я, хотя мои сомнения через 5 дней подтвердились. А права она была потому, что уже переключила свою душу на состояние бойца. Она уже была в пока неявном бою, и всем существом чуяла, что скоро по ней ударят пулеметы. И вредна ей была моя рассудочность мирного времени. Если она жива и читает эту газету, я склоняю голову — она осознавала суть глубже, чем я, и видела дальше.
