закупить все вино, так что осталась одна амфора, дабы мы насладились ее содержимым этим вечером.
Приветственные возгласы, которые раздались со всех лож в андроне, были громче и неистовее, чем следовало ожидать столь ранним вечером от тех, кто пил столь щедро разбавленное вино.
— Браво, Соклей! Браво, Менедем! — выкрикнул Ксанф. — Как я однажды говорил на ассамблее…
Отец Соклея опередил толстого зануду:
— Ну а поскольку мы собрались здесь, чтобы выпить в честь возвращения на Родос Соклея и Менедема, совершивших удачное и прибыльное путешествие на запад…
Раздались новые аплодисменты.
— …я думаю, что нынче вечером мы будем говорить о тех, кто сейчас в пути или уже вернулся из путешествия, чтобы вспомнить тех, кого долго не было с нами.
Менедем засмеялся.
— Никаких грязных историй, когда за дело берется твой отец.
— Если тебе обязательно нужны на каждом симпосии грязные истории, мой дорогой, советую поселиться в Великой Элладе, — ответил Соклей.
Ни один из них не говорил настолько громко, чтобы услышал Лисистрат.
Как велел обычай, рассказывать начали с дальнего конца полукруга лож, где возлежали Соклей с Менедемом и их отцы.
Диоклей к тому времени выпил уже достаточно вина, чтобы преодолеть смущение из-за того, что оказался в компании с людьми более видными, чем он сам. Келевст рассказал весьма занимательную историю о кораблекрушении и спасении на ликийском берегу.
Другой симпосиат поведал о своем родном брате, который ушел с Александром и вернулся годы спустя без трех пальцев на правой руке и без одного глаза. Ксанф обнародовал бесконечную историю, казалось, вообще не имевшую смысла. Дамофон рассказал о том, как был выкуплен из плена его отец, захваченный пиратами с Крита.
А потом наступила очередь Соклея.
Он встал и, кивнув Дамофону, сказал:
— Не думаю, что кто-нибудь из здесь присутствующих пролил бы слезу, если бы Крит погрузился в море, как, судя по словам божественного Платона, давным-давно погрузился туда остров Атлантида.
Никто ему не возразил.
Несколько человек захлопали в ладоши.
Соклей продолжал:
— Вы встречаетесь с родосцами по всему Внутреннему морю. Мы с Менедемом во время путешествия в Великую Элладу тоже повстречали одного родосца. Вместо того чтобы произносить длинную речь… — это был камешек в огород Ксанфа, но тот, к несчастью, не понял, что имеет в виду Соклей, — я спрошу: может ли кто-нибудь рассказать мне хоть что-нибудь о воине, которого зовут Алексидам, сын Алексиона?
Менедем открыл было рот, но тут же закрыл его.
Соклей назвал только имя Алексидама; он не сказал никому, что сделал этот наемник, даже не упомянул о том, что тот вообще что-то сделал.
Хорошенько все обдумав, Менедем прошептал:
— Да ты ловкач.
Соклей наклонился и прошептал в ответ:
— Ты ведь меня знаешь — я всегда хочу все прояснить.
— Алексидам, сын Алексиона? — переспросил Дамофон. — Рослый такой парень немного старше тебя, со шрамом через весь нос?
— Да, тот самый, — подтвердил Соклей, скромно умолчав о том, как он исправил нос Алексидама в Каллиполе.
— Алексион умер пять или шесть лет тому назад, — проговорил Дамофон. — Я обычно покупал у него рыбу. Вместо того чтобы сесть в отцовскую лодку, Алексидам продал ее и на вырученное серебро купил оружие. Он сказал, что воину гораздо легче заработать на жизнь, чем рыбаку. Где вы с ним встретились?
— На мысе Тенар, — ответил Соклей. — Он попросил подвезти его в Италию. Там идет столько войн, что наемник без труда сможет заработать.
— Там идет столько войн, что воин без труда может
— Откуда бы Алексидам ни получал свою драхму в день и воинский паек, он, скорее всего, еще куда- нибудь запустит руку, — заметил Дамофон. — Его отец был порядочным человеком, но я перестал покупать товар у Алексидама еще до того, как он продал лодку. Этот парень из тех людей, которые обливают морской водой вчерашнюю рыбу, чтобы она выглядела только что пойманной. — Он посмотрел на Соклея. — Небось доставил вам хлопот?
— Ничего такого, с чем мы не могли бы справиться, — дипломатично ответил Соклей, и Менедем согласно кивнул.
Когда Соклей снова возлег на ложе, его двоюродный брат встал и сказал:
— Я поведаю вам о самом знаменитом из всех возвращений домой — о возвращении Одиссея на Итаку, о том, как он вновь пришел в родной город. Вот как рассказывает об этом Гомер:
Менедем некоторое время декламировал отрывок из «Одиссеи», и, как всегда, древняя история увлекла всех слушателей, как бы хорошо они ее ни знали. Даже искушенный Соклей подпал под чары Гомера, не переставая удивляться: «Как, ну как он это делает?» Тот же самый вопрос приходил ему в голову всякий раз, когда он читал Геродота или Фукидида. С этими писателями Соклею, как и большинству эллинов, отчаянно хотелось сравняться.
Когда Менедем снова занял место на своем ложе, его отец встал с соседнего. Соклей надеялся, что Филодем скажет что-нибудь приятное о возвращении «Афродиты», но тот ничего подобного не сделал. Вместо этого его дядюшка заговорил о том, как родосцы выгнали македонский гарнизон из города, услышав весть о смерти Александра, и о том, как они вернули свою свободу.
— А для полиса нет ничего важнее свободы. Да сохраним мы ее в будущем, как восстановили ее в прошлом, — заключил Филодем.
Симпосиаты зааплодировали, вместе со всеми захлопал Соклей, да и Менедем тоже. Филодем задел важную струну, еще более важную теперь, когда Птолемей и Антигон возобновили схватку. Когда сталкиваются гиганты, может ли карлик вроде Родоса остаться невредимым?
Это сравнение, пришедшее на ум Соклею, заставило его улыбнуться.
Лисистрат, хозяин и симпосиарх, в конце концов встал.
— Я буду краток, потому что во дворе ждет много народу, — сказал отец Соклея. — Путешествие в Великую Элладу — это всегда риск. Я благодарю богов за то, что мой сын, мой племянник и почти вся команда «Афродиты» вернулись домой целыми и невредимыми. Это самое важное. У того, кто вернулся,
