«И даже лучше некоторых, — добавил он про себя, — потому что ты бы точно торговался за каждый обол и не дал бы мне такую цену».
Если бы все города чеканили монеты по одному стандарту, жить было бы куда проще. А пока тот, кто по роду своих занятий часто имел дело с монетами, имел преимущество над остальными. Так что с Геренния Эгнатия братья получили еще больше, чем рассчитывали.
Гилипп снова погрозил Менедему пальцем.
Его рабы уже убрали тарелки, оставшиеся после ужина, — в придачу к хлебу были поданы кальмары, осьминоги, устрицы и угри; никакой вяленой рыбы для гостей — но симпосий, который должен был последовать за трапезой, еще не начался.
— А чего стоит спектакль, который он устроил на улицах, гоня павлинов к своему дому! — сказал торговец. — Мой дорогой мальчик, ты не смог бы лучше разрекламировать своих птиц, даже если бы старался целый год. Все видели павлина, и все хотят иметь такого же.
Соклей возлежал рядом с Менедемом. Как обычно, Менедему досталось изголовье, хотя его двоюродный брат был старше. Соклей не жаловался; он никогда не жаловался. Но теперь он подал голос:
— Ну, тут уж мы ни при чем. Самнит сам устроил этот парад. Я хотел продать ему для павлинов две клетки, даже предложил воспользоваться веревками, чтобы птицы не разбежались. Он не послушал.
— И потому, — добавил Менедем с ухмылкой, — половина людей в Таренте гонялась за его павлином — и за павой тоже. Ты прав, о почтеннейший. — Он склонил голову в сторону Гилиппа. — Мы не могли бы заставить народ получше разглядеть птиц, даже если бы старались сделать это нарочно.
— Да уж. — Продавец вяленой рыбы перевел взгляд с Менедема на Соклея. — А что до попыток втолковать что-либо италийцу… — Он покачал головой. — Я не думаю, что такое вообще возможно. Самниты упрямы как мулы, и римляне, живущие к северу от них, ничуть не лучше. Неудивительно, что они снова столкнулись лбами.
— Снова? — заинтересованно спросил Соклей.
Менедем услышал знакомое нетерпение в голосе двоюродного брата — тот надеялся узнать какой- нибудь неизвестный ему ранее исторический эпизод.
Ну так и есть!
— Они сражались друг с другом и раньше? — продолжал расспросы Соклей.
Такое неуемное любопытство Менедем относил к разряду безобидных пороков.
— Да, поколение назад, — ответил Гилипп. — Римляне победили, но самниты снова начали с ними войну лет десять или двенадцать назад. Они вскоре выиграли крупное сражение, но римляне слишком упрямы, чтобы сдаться на этом, поэтому с тех пор самниты и римляне время от времени вновь и вновь затевают драку друг с другом.
Еще один гость Гилиппа, тарентец с лицом, похожим на одну из вяленых рыб хозяина, сказал:
— Самниты, опустошившие некоторые эллинские полисы в Кампании, в наши дни почти цивилизованные люди.
— Что ж, они и впрямь цивилизованны, Макробий, — некоторые из них. — Однако на Гилиппа этот довод явно не произвел особого впечатления. — И некоторые из эллинов, которые вынуждены жить под их правлением, тоже почти цивилизованны, если ты понимаешь, что я имею в виду. Грек с осканским акцентом говорит не лучше самнита. Так какая разница, слышишь ты такой акцент из уст грека или из уст самнита?
— Но это все же лучше, чем грек, говорящий с латинским акцентом, — заявил Макробий.
— С латинским — это как? — одновременно задали вопрос Менедем и Соклей.
— Язык, на котором говорят римляне, называется латынью, — пояснил рыболикий Макробий.
Он поднял руку с растопыренными пальцами.
— Мы говорим — «pente». Когда самнит имеет в виду «пять», он скажет «pumpe» — небольшая разница, а? Поэтому можно понять самнита, когда он изъясняется на эллинском.
— Этот Геренний Эгнатий неплохо говорит, — согласился Менедем.
— Однако на языке римлян «пять» будет «quinque». — Макробий выговорил варварское слово с явным отвращением. — Я спрашиваю — как тот, кто издает такие звуки, может хорошо выучить эллинский?
— Некоторые из кампанских городов, однако, неплохо живут, несмотря на то что ими правят самниты, — сказал Менедем. — Я подумывал направить туда «Афродиту» после того, как закончу все дела здесь.
Макробий пожал плечами.
— Дело твое, конечно. Может, после я снова тебя увижу. А может быть, и не увижу.
Было ясно, на что он намекает: после столь дерзкой вылазки никто уже не увидит Менедема.
С легким раздражением тот поинтересовался:
— Ты считаешь, я поступил бы умней, если б отправился в Сиракузы? Я так не думаю, клянусь богами!
— Что ж, я тоже так не думаю, — признался тарентец. — Если только Агафокл не сделает что-нибудь из ряда вон выходящее, просто не представляю, как он сможет защитить свой город, не позволив Карфагену его захватить. А ведь Агафокл правит Сиракузами уже семь лет, поэтому даже не представляю, что он способен сделать такого, чего бы уже не сделал раньше.
— Значит, ты понимаешь мои проблемы, — сказал Менедем. — Я не собираюсь разворачиваться и отправляться обратно в Элладу после того, как покину Тарент. Так что же мне делать?
— Поверь, я рад, что это твои проблемы, а не мои. — Макробий подался вперед. — Скажи, сколько ты хочешь за павлиньи яйца?
— Тридцать драхм, — мгновенно ответил Менедем; они с Соклеем уже заключали такие сделки и продали пару яиц именно за эту цену. — Учитывая их размер, я бы посоветовал посадить на них утку или гуся, а не курицу.
— А если я потрачу тридцать драхм, а из яйца никто не вылупится? Что тогда? — вопросил Макробий.
Пришла пора Менедема пожать плечами.
— Боюсь, тебе остается только рискнуть. Я не бог, чтобы заглянуть внутрь яйца и сказать, хорошее оно или плохое.
— У нас скоро появятся птенцы на продажу — это будет еще одна выгодная сделка, — добавил Соклей. — Ты сможешь сэкономить немного денег, если подождешь.
— Ты запросишь за птенцов неслыханную сумму, не сомневаюсь, — пробормотал Макробий.
Менедем любезно улыбнулся.
— В этом городе полно людей, которых это не пугает. Среди них, кстати, есть и твои соседи-варвары. Если ты хочешь быть одним из первых, о почтеннейший, за это надо платить. Окажись наше судно вторым, доставившим павлинов в Тарент, мы не смогли бы запросить так много, потому что такую цену уже запросили бы торговцы с первого корабля.
У Макробия сделался такой несчастный вид, что он и впрямь стал похож на пойманную на крючок рыбу. Он сказал:
— Дом, который вы сняли, находится к северу от рынка, так ведь? Может, загляну к вам завтра.
Прежде чем Менедем успел ответить, Макробий указал на дверь:
— А вот и рабы Гилиппа несут вино.
— Это же кувшины с нашим ариосским! — удивился Менедем.
— Я продал их управляющему Гилиппа нынче днем, — с легким самодовольством пояснил Соклей. — Ты в этот момент как раз въедливо торговался с кем-то из-за павы.
— Уж кто бы говорил о въедливом торге, — негромко ответил Менедем: человек, о котором шла речь, возлежал всего в нескольких кушетках от них. — Вряд ли он купит у нас птицу.
— Зато управляющий Гилиппа купил вино. У него такой странный выговор, что, возможно, он римлянин. — Соклей наклонился вперед, чтобы прошептать брату на ухо: — А теперь мы будем пить вино, которое я только что продал. Мне это ужасно нравится!
— Мне тоже, — засмеялся Менедем.
Раб Гилиппа налил ариосское в метаниптрон, из которого все выпили первую, неразбавленную порцию
