убедиться все, кто наблюдал за съездом. Депутации вернулись в зал не только с одобрением Заявления, но и с ультиматумом съезду. Вот как он был сформулирован на собрании депутатов от РСФСР. Огласил его там Г. Х. Попов:
— Вношу следующее предложение: одобрить Заявление и принять его за основу. Если съезд не поддержит заявление, народным депутатам СССР, избранным от Российской Федерации, покинуть съезд.
Это предложение было принято…
В 14 часов мы с Нишановым снова взошли на свою Голгофу. И снова мне пришлось открывать заседание. Надо было избрать рабочие органы съезда, секретариат, группу наблюдения за электронной системой голосования, но главное — президиум. Уже по схеме, предложенной Назарбаевым.
Хотя у микрофонов по-прежнему стояли очереди, настроение в зале было совсем не таким, как утром. Президенты, чувствовалось, поработали.
От микрофонов махали руками и даже кричали. Не обращая на это внимания, я быстро проголосовал все три вопроса — списки фамилий были у депутатов на руках — и пригласил президента и руководителей республик в президиум. Сказал в микрофон:
— Если никто не возражает, президент СССР М. С. Горбачев будет вести это заседание.
Никто не возражал или не успел возразить. Я с огромным облегчением уступил Горбачеву председательское место и сел рядом с ним.
Президент повел заседание жестко, предупредив очереди у микрофонов, что такие демонстрации он не воспринимает и будет давать слово только представителям республик, чтобы они доложили согласованные позиции своих депутатов. Доклады получились столь лаконичными, что за полтора часа успели выступить 14 человек, да еще голосование по двум вопросам провели.
Как и ожидалось, мнение было одно. Два или три депутата упрекнули нас за нарушение регламента, Ю. Н. Щербак (от Украины) возразил против Конституции СССР — не нужна такая надстройка, жить будем по-своему, украинскому, Основному Закону, Т. П. Буачидзе зачитал обращение к съезду от Верховного Совета Грузии с просьбой признать независимость республики, это повторили представители Кыргызстана и Молдовы, Я. Я. Петерс (Латвия) выразил признательность народу России, спасшему мир, демократию, и вручил Горбачеву петицию с предложением немедленно издать указ о признании независимости Латвии, А. А. Собчак (РСФСР), С. С. Шушкевич (Белоруссия), В. Т. Адылов (Узбекистан), Э. М. Кафарова (Азербайджан), С. Х. Негматуллоев (Таджикистан) и все остальные выступавшие поддержали Заявление с минимальными и в основном чисто формальными замечаниями.
Михаил Сергеевич быстро подвел итог: раз есть такая общая позиция по Заявлению, значит, есть и согласие по повестке дня съезда, поскольку она сформулирована в Заявлении, и можно ее утвердить. Он поставил вопрос на поименное голосование. 1350 — «за», «против» только 107. Повестка утверждена.
Как-то быстро между выступлениями сформировали комиссию, которой предстояло превратить Заявление одиннадцати в проект соответствующего конституционного закона, который, собственно, и должен был стать главным результатом работы высшего органа государственной власти Советского Союза.
На второй день нашей работы комиссия уже представила проект закона. В нем содержались такие предложения: избрать нового вице-президента, временного председателя Верховного Совета СССР, сохранить за Верховным Советом права высшего законодательного органа страны, являющиеся сейчас прерогативой только съезда, сформировать центральное правительство, а Госсовету, о котором говорится в заявлении, наследовать функции Совета Федерации. В значительной мере сохранялись полномочия президента СССР.
После завершения второго дня работы съезда президенты взялись за этот проект и «разнесли» его. Правда, критика была слишком общей: просто не так — и все. Не устраивали не статьи предлагаемого законопроекта, не устраивало их нечто другое, а именно хоть какое-то сохранение союзных структур, продление жизни пресловутого Центра. Не случайно почти весь этот день в зале настойчиво звучала критика в адрес союзных министерств, других структур, не обходилась и политика Центра, который, как сказал Б. Н. Ельцин, безнадежно отстал от страны. Единственным светлым моментом второго дня были выступления депутатов от автономий, которые в лице Центра всегда видели защитника от произвола руководства союзных республик.
Раздраженные и усталые, доделав еще какие-то дела в кабинетах, мы разъехались по домам. Я уже сбился со счета, которую ночь сплю от силы четыре часа, и настроился отдохнуть. Не удалось. Ночью, после 24 часов, позвонил президент.
— Только что звонил Руцкой, — сообщил он. — Говорит, что они с Шахраем сделали очень удачный вариант закона. Организуй, чтобы завтра с утра он был роздан депутатам.
— Михаил Сергеевич! — взмолился я. — На съезде же комиссию для этого утвердили. Мимо нее и без нее никакие проекты Закона раздавать нельзя. Опять будет грандиозный скандал! И потом: вы же не видели этот вариант, я не видел, Нишанов не видел, Калмыков, уверен, — тоже. (Ю. Х. Калмыков, один из крупнейших советских юристов, возглавлял упомянутую выше комиссию).
— Да, пожалуй, ты прав, — сказал президент, не очень, правда, добрым голосом. — Тогда организуй, чтобы по экземпляру было у членов президиума. Опять соберемся пораньше, вместе посмотрим, доработаем. Я сейчас скажу, чтобы всех предупредили.
— Калмыкова не забудьте пригласить, — попросил я.
По двум «вертушкам», которые стояли у меня в квартире, я стал разыскивать Руцкого. Не нашел. Позвонил Н. Ф. Рубцову и с облегчением узнал, что пакет от Руцкого уже привезли в Кремль. Я попросил его сделать 50 копий и в восемь часов утра разложить их на столе в комнате Президиума.
Приехал на работу опять раньше всех, кроме Рубцова, конечно, который, наверное, вообще не ездил домой, и сразу же вцепился в привезенный ночью текст. Законопроект был составлен весьма квалифицированно, угадывалась рука С. М. Шахрая. Важно было то, что существенная часть вчерашних предложений нашей комиссии была хоть и не в прежней форме, но учтена.
В 9 часов весь президиум съезда был уже во дворце. Вместе с Ельциным приехали А. В. Руцкой, Г. Э. Бурбулис, С. М. Шахрай. Так как Горбачев на их появление не прореагировал, я решил, что это с ним согласовано. (Позже узнал, что нет.) Ю. Х. Калмыков внимательно читал проект, что-то помечая на полях.
— Ну что, давайте быстро посмотрим, — предложил Горбачев. — А то ведь через час заседание надо открывать.
Разместились за столом. Началось коллективное «творчество»: каждый правил по своему экземпляру, президенты громко вносили предложения, Ельцин черными чернилами густо украшал листы, лежащие перед ним. Вице-президент? Хватит нам того, что был. Центральное правительство? Опять эта армия чиновников будет мешать реформам. Верховный Совет — высшая законодательная власть? Надо его в принципе реформировать, ничего хорошего от «лукьяновского» парламента ждать не приходится. Полномочия президента? Да у президента и так вся власть остается — он же будет руководить Госсоветом. А Госсовет должен все взять на себя.
М. С. Горбачев пытался отстаивать некоторые позиции, с ним иногда соглашались, чаще нет. Несколько раз возвращались к формулировкам, по которым уступили ему, и опять пытались их либо вычеркнуть, либо переделать по-своему. Ельцин и Назарбаев явно действовали заодно. Шушкевич особой активности не проявлял. Л. М. Кравчук, приехавший к этому дню на съезд, твердо добивался, чтобы Верховный Совет СССР был квалифицирован не как законодательный, а лишь как представительный орган, расставляя тем самым очередную ловушку центральной власти, точнее, ее последней структуре. Шахрай и Калмыков легко и убедительно уточняли юридические формулировки, предлагали варианты. Руцкой устало курил, в работу почти не вмешивался. Бурбулис, сидевший рядом с Горбачевым, высказался раз или два, но по самым принципиальным вопросам — управление хозяйством, подчиненность МВД, КГБ, МИДа и армии.
Время истекло, надо было идти в зал. Решили, что теперь проект уже можно раздать депутатам, а вторую половину дня дорабатывать его опять на собраниях депутатов по республикам.
Наша вера в то, что коллективный разум куда как более эффективен, справедлив и принципиален, чем индивидуальный, совершенно неистребима. Если бы экономикой, производством, а уж тем более
