Перед ним стоял… старик, которого он довез до улицы Возрождения. Только это был вовсе не старик, а вполне еще здоровый мужчина лет шестидесяти или около того, – в футболке и светлых полотняных брюках. Однако лицо было тем самым: с седыми ресницами, сверлящим взглядом и жесткими вертикальными складками на щеках. Лицо белого офицера, играющего в «русскую рулетку».
– Что же вы мне сразу не сказали, э-э… Александр Александрович.
– Сан Санычем зови, – отмахнулся тот. – А что не сказал-то?
– Ну… – Мухин развел руками. – Я там приехал, а дома и нет…
– Какого дома? Где «там»? – Немаляев локтем закрыл холодильник и, положив на стол несколько свертков, взялся за спинку стула.
– Вы что, не помните меня? Вчера!.. Я вас подвез на улицу Возрождения. То есть Луначарского. Вы еще рассказывали про то, как ее строили, как переименовали… Не помните?!
– Ах, вот в чем дело, – кивнул Немаляев и, выдвинув стул, присел. – Это был не я… не совсем я. Тебя ведь не удивляет, что ты одновременно существуешь в разных слоях?
– Да как сказать… – Мухин вовсе не был уверен, что его это не удивляет. Он еще не успел этого осмыслить.
– И все остальные тоже существуют параллельно и везде. Ну, за редким исключением.
– За исключением тех слоев, где они отравились грибами или попали под «КАМАЗ», – уточнил Виктор, чтоб не выглядеть пробкой.
– Верно. Так что подвозил ты не меня. Кто же он там?
– Я не разобрался, мне не до вас было… в смысле, не до него. Что-то вроде старого гэбэшного шофера…
– Да, Сан Саныч, сельским механизатором вас еще не видели, – сказал из коридора Константин. – Везде примажетесь!
Он переоделся в майку, шорты и пляжные тапки, и Мухин почувствовал, что его пиджак здесь совершенно некстати.
– Займись-ка чаем, Костя, – велел Немаляев. – Есть хочешь? – обратился он к Виктору. – Хо-очешь. Сейчас будем. Ты пока рассказывай.
– А что рассказывать-то?
– Как до жизни такой докатился.
– А какая у меня жизнь?.. – недоуменно произнес Мухин. Пожалуй, чересчур недоуменно.
– Работка твоя меня беспокоит, – молвил Немаляев, неторопливо раскладывая на тарелке нарезанную колбасу.
– Ну-у, это… актером хотел быть. Пока не получилось – оператором… Не пойму, в чем ваши претензии, Сан Саныч.
– Не поймет он!.. Каким оператором, Витя? Каким, дорогой ты мой?! На студии «Дубль 69»? Порнуху снимаешь!
В первую секунду Мухин принял это за юмор. Такая встреча, почти теплая, и вдруг на тебе… жизни учат. Срамят. Виктору не очень нравилось его занятие, возможно, сюда он пришел еще и поэтому, но обсуждать свою жизнь с посторонними он не собирался.
– Я сам имею право! И выбирать, и все такое…
– Имеешь, имеешь… Вот ты и выбрал… Грязный порнограф, почти алкоголик, почти наркоман. На все имеешь право, а как же! От триппера сколько раз лечился? Наверно, и сам не помнишь? Восемнадцать раз! – Немаляев воздел к потолку палец. – Презервативы для кого выпускают? Для меня, что ли?!
– Так… – проронил Виктор. – До свидания, Сан Саныч.
– Стой. Обратный путь всегда длиннее, не забывай об этом.
– Боюсь, шпана тачку разует.
– О твоем «Мерседесе» уже позаботились, – сказал Константин. – Да и что с него взять? Семьдесят четвертый год выпуска, бился несчетно, трижды угнан и перепродан, на кузове номера вообще нет.
– Та-ак… – Мухину даже стало интересно. – Что еще ковырнули?
– Уж поковырялись, – заверил Немаляев. – Нас здесь слишком мало, как же не поковыряться-то?
– Кого мало? – не понял Мухин. – Кого «вас»?
– Перекинутых, – коротко ответил Константин. – Тех, кто помнит, кем он был до смерти. Или хотя бы помнит, что он вообще был.
– Значит, вы вдвоем, плюс тот, который меня на улице встретил…
– Нет-нет, он просто охранник.
– Из братков?
– Его Шибанов прислал. Не одного, естественно, а целую группу. Их тут двенадцать человек ошивается.
– А Шибанов – он кто?
Константин налил чай и внимательно посмотрел на Мухина.
– Проснись, ты уже не ботаник. Ты уже здесь. Или у тебя провалы?
Никаких провалов у Виктора не было. Ему пришлось лишь немного сосредоточиться, чтобы отделить опыт нынешней жизни от опыта прошлых. Разумеется, он знал, кто такой Шибанов. Не знать фамилию Председателя Госбеза было бы в высшей степени странно.
– Тот самый? И он… перекинутый? Во, подфартило человеку!
– Да уж, не как тебе.
– А Петра вы посчитали?
– Какого Петра? – насупился Немаляев.
– Еремина, какого еще! – ответил за Мухина Константин. – И он до тебя добрался…
– Фамилию он не называл. Так Петр не с вами? Ну и ладно. Это же он меня… вчера, прямо в лицо.
– Что «в лицо»?
– Выстрелил.
– Ясно, – сказал Немаляев равнодушно. – То-то быстро ты здесь очутился.
– Сволочь, – беззлобно поддакнул Константин.
– А это правда, что ты его… убил?
– Правда. Так уж тогда сложилось.
– Обстоятельства, да?.. – сказал Мухин. – А ты? Ты-то здесь кто? Звезда Голливуда? Проповедник?
– Ну, я… Меня, по идее, здесь уже нет. Расстреляли два месяца назад.
– Чего-о?..
– Привели приговор в исполнение.
– У нас же мораторий.
– Для меня сделали исключение. Они сочли, что я особый случай. В принципе, согласен, – сказал Константин, складывая на хлебе пирамидку из ветчины. – Я особый, да.
– Два месяца?… – нахмурился Виктор. – Подожди… В апреле, десятого числа, кажется…
– Двенадцатого, – уточнил он. – На День Космонавтики.
– Казнили… как его?.. Рогова?
– Роговцева, – поправил Константин. – То есть меня. Но казнили только для общественности. Сан Саныч к тому времени уже Шибанова привлек, тот и посодействовал. Мало, что ли, в моргах похожих трупешников?
– Так ты… – начал было Мухин, но замолчал.
Он совсем растерялся. Только что его упрекали в безнравственности… Хард-эротика – дело, конечно, неблаговидное, особенно когда знаешь, как это снимается. В шезлонге, сверкая сокровищами, курит отстрелявшийся актер, рядом готовится, озабоченно нюхая подмышки, актриса, перед камерой на ковре разворачивается жгучая сцена, а режиссер кричит что-нибудь вроде: «Машка, не халтурь! Славик! Пошел оргазм!» И все стонут, и в павильоне пахнет черт-те чем, а в затылок жарят софиты, и ты сам преешь, как свинья, и, насмотревшись, ничего уже не хочешь – на неделю вперед.
Но это – кино, то бишь искусство. Маньяк Роговцев убивал по-настоящему.
