Это что — конец? Так всё и кончается у шахматиста? Не остается ровным счетом ничего? Кажется, что меня относит назад, как будто я борюсь с сильнейшим встречным течением. Как будто сейчас играют в другие шахматы. Как будто всё, что я знаю об этой игре, для них давно пройденный этап. Но что уж точно, так это совершенно другой тип, эти сегодняшние шахматисты. Весь турнир я с ужасом думал, что в последнем туре мне предстоит играть черными с Ульфиком[ 10 ].
Таких людей в шахматах раньше не было. Мы, шахматисты старого времени, были большими личностями. Мы были смутьяны и хулиганы, которых боялись и которых уважали в нашей грандиозной битве с истеблишментом.
Сравните улыбочки и смешочки, с которыми этот Ульфик постепенно стирает вас с доски, с грубой силой какого-нибудь Шталъберга. Странный, всегда конфликтовавший человек. Он мог назвать пять важнейших событий, произошедших за последние триста лет в любом году на выбор; он умер от белой горячки в гостиничном номере в Ленинграде. Это я могу еще представить себе, но нынешних молодых я понять не могу. Или разница между Штальбергом и Андерссоном заключается только в том, что раньше в моде был алкоголь, а теперь —марихуана?
Мы, шахматисты прошлого, выступали против норм, навязываемых нам обществом, но норм не существует больше. Бандиты выступают в роли судей, а шваль и шпану публика носит на руках. Я был в шоке, когда увидел, что Бём и ван ден Херик[ 11 ], эти уголовники от шахмат, в настоящее время являются членами отборочной комиссии, и поражен, что какие-то Рей и Лигтеринк публично именуют себя «профессионалами» и никто не выказывает никакого недовольства.
В мое время президент федерации шахмат лично переговорил бы с тобой, чтобы ты раскаялся в такого рода порочных мыслях. Нередко подобный разговор сопровождался грубыми оскорблениями, но функционер делал это главным образом для того, чтобы львиная доля денег, отпускаемых на шахматы, досталась любителям. В настоящее же время создается впечатление, что шахматы — это приличная профессия.
Ну и времечко! Голубые кричат о том, что их дискриминируют, шлюхи пишут мемуары, а совершеннейшие ничтожества заполонили телевизионный экран. Они избалованы, эти шахматисты, и никто из них не спрашиваem себя, по какой причине их так носят на руках. Шахматисты пользуются сегодня плодами общества всеобщего изобилия, но пусть не строят себе никаких иллюзий: если изменится экономическая конъюнктура в мире, они будут первыми, на ком это отразится.
Вот уже тридцать пять лет, как я на этой работе. Стоила ли игра свеч ?
Я выигрывал турниры и объездил весь земной шар. В Южной Америке я разговаривал с людьми, находящимися в почти еще первобытном состоянии. В Азии одна женщина прошествовала мимо меня с таким видом, будто она никогда не умрет. В маленькой улочке в Праге, на Градчанах, напротив замка мне явился однажды сам Господь.
Шахматная партия когда-нибудь да кончается, но вызывает эмоции и чувства, которые не проходят бесследно. В какой-нибудь другой цивилизации я ушел бы в монастырь. Шахматы — это аскеза, разочарование, саморазрушение, ничего больше. «Откуда это приходит, я не знаю, куда это ведет, я тоже не знаю. Это просто данность», — сказал Парацельс. Но — нет. Нет, поп de поп, je пе regrette rien[ 12 ].
Даже теперь, когда налицо все признаки, указывающие на то, что игра уже сыграна, я остаюсь в шахматах, и я счастлив, что не был каким-нибудь футболистом или танцовщиком, потому что о шахматах можно по крайней мере писать.
Игра развивается и прогрессирует, в то время как я просто плыву по течению. Я буду продолжать играть в чемпионатах страны до последнего вздоха и по мере сил освещать на журналистском поприще достижения Тиммана.
Сеансы одновременной игры тоже приветствуются, хотя это и обман народа, и единственное, чего достойны деньги, — это презрения.
«Схаакбюллетин», август 1979
Нью-Йорк. Бруклин. Солнечный сентябрь 2000 года. На скамейке набережной знаменитого Брайтон-Бича Леонид Александрович Шамкович. Пару месяцев назад ему исполнилось семьдесят семь лет.
Спою из песни Эдит Пиаф.
«...Уходит энергия. Исчезает воля к борьбе, уходят силы. Я ведь на ничью никогда не играл, боролся в каждой партии; бывало, до партии соглашался или сам предлагал, но так — нет... Я выдохся, и мне следовало бы уже давно перестать играть. Я, конечно, фанат шахмат и здесь, что и говорить, немногим от Яши Мурея отличаюсь. Играл все время и теперь не могу остановиться. Пару лет назад у меня была операция, а через несколько дней я уже играл в каком-то опене. Почему? Мне позвонили, я и согласился. Но они быстро раскусили, в каком я состоянии, и даже пижоны играли со мной до конца. Наверное, шахматы вошли в мою плоть и кровь, в мое подсознание, и оттого что я сейчас не могу играть, страдаю очень...»
С игрой, ставшей смыслом всей его жизни, Лёня познакомился в Ростове-на-Дону, где родился и ходил в школу. Он закончил Политехнический институт в Ленинграде, трудный физико-технический факультет, но по складу ума был гуманитарием, и профессией его стали шахматы.
Бессчетное число раз выступал он в первенствах обществ, разного рода чемпионатах, командных соревнованиях и спартакиадах. Гроссмейстером Леонид стал довольно поздно, в сорок два года, но тогда это было много труднее, чем сегодня, причем основной трудностью было даже не выполнение нормы, а просто командирование на международный турнир: конкуренция в советских шахматах была невероятная.
Шамкович был дважды чемпионом РСФСР, чемпионом Москвы, много раз играл в сильнейших турнирах того времени — первенствах Советского Союза, поделив в одном из них почетное пятое место. Когда он начал выступать в этих чемпионатах, в них играли еще Ботвинник, Керес, Бронштейн, потом Спасский, Геллер, Корчной, Петросян, Таль, Штейн, Полугаевский. В базе данных можно найти немало партий Шамковича с этими прославленными корифеями, но еще больше с Арониным, Неж-метдиновым, Симагиным, Холмовым, Суэтиным, Фурманом, Багиро-вым, Гипслисом, Васюковым, Лутиковым, Гуфельдом, Либерзоном.
Элитные гроссмейстеры относились к Шамковичу несколько иронически. Может быть, оттого, что в отличие от других гроссмейстеров второго эшелона, которым палец в рот класть было опасно, с Шамковичем можно было позволить себе больше. Они знали, что тот может увлечься какой-нибудь романтической атакой, красивой, но не вполне корректной идеей, будет тратить массу времени на то, чтобы просчитать все варианты, попадет в цейтнот. Однажды в сильнейшем обоюдном цейтноте Полугаевский, сделав ход, побледнел: Шамкович мог объявить ему мат в три хода. «Предлагаю ничью!» — закричал Полугаевский. «Согласен!» — тут же остановил часы Шамкович.
Он имел катастрофической счет с Корчным, выигравшим у него по-. чти все партии. Однажды, когда Шамковичу показалось, что на доске пат, и он уже проставлял желанную половинку в графе результатов, Корчной указал карандашом на доске единственное поле, еще доступное, увы, его королю...
Но гроссмейстером он был настоящим, с собственным лицом и игровым почерком, и не раз становился призером и победителем международных турниров, пусть и не самых представительных. Под настроение и получив свою позицию, был опасен и мог победить кого угодно. На его счету выигрыши у Таля, Спасского, Бронштейна, Ларсена, Тайманова.
Он прекрасно понимал игру и многое знал о ней, равно как и массу историй, приключившихся с ним самим и с теми, кого он встретил за десятилетия пребывания в удивительном мире шахмат.
Шамкович мог играть любые начала, но, как правило, открывал партию ходом королевской пешки, стремясь к открытым позициям и избегая вязкой, длинной игры. Сугубо позиционный стиль Сейравана,
