— Отлично, — я повернулся — и наши лица снова оказались непозволительно близко, и я видел, как загораются её глаза, а их жар проникает в самое сердце и вызывает дрожь по всему телу.
— Ага, — она с трудом отвела взгляд от моих глаз, затем медленно вернулась за столик и уселась, уставившись на мои руки.
Вскоре мы уже пили чай и кушали, говоря ни о чём. Но я чувствовал, что беседа становится дружеской, и Элли полностью раскрепощается, оставаясь при этом удивительно милой… и ранимой. Я всё боялся её спугнуть, как маленького зверька. И всё это не обычное женское кривляние, когда некоторые представительницы слабого пола строят из себя слабеньких и беспомощных, чтобы что-то от тебя получить — единственные, кто так не делают, это Агояши и Сае, они всегда казались мне более мудрыми, словно были старше своих лет, и словно бы никогда не слышали об обычных женских хитростях. Элли казалось такой же удивительно искренней, что меня на самом деле изумило — подобное качество у воина равновесия как-то выбивало из колеи — я предполагал, что эта организация хоть и не столь многочисленна, но настолько же безжалостна, как и сами боги смерти. Как по мне, девушка должна быть равнодушной, холодной и безжалостной.
Но, как говорится, когда из Элли делали воина, моего мнения никто не спрашивал.
Мы вымыли руки и приступили к десерту — я специально для неё заказал несколько великолепных тортов, хотя сам к сладкому довольно равнодушен.
— Не хочешь посмотреть мою квартиру? — предложил я нейтральным тоном, ни на что явно не намекая, но предполагая намёк на интимность.
Элли кивнула, но немного напряглась.
— Я не буду тебя ни к чему принуждать, — я подошёл к ней ближе, но, сохраняя дистанцию, чтобы не напугать. — К тому же, я помню твою силу — неужели ты думаешь, что я настолько идиот, что накинулся бы на тебя?
— Ты меня боишься? — она внимательно, тревожно вглядывалась в мои глаза.
— Нет, а надо? — и это было правдой, которая прозвучала убеждением в моём голосе, что изрядно удивило её.
Ведь, по её мнению, я был обычным смертным.
— Я не собираюсь на тебя нападать безо всякого повода, — пожала она плечами. — Ты мне нравишься, — проговорила она смущённо, но твёрдо.
— Отлично, тогда пошли смотреть мои хоромы! — я взял её за руку и мягко повлёк за собой, продемонстрировав ей одну комнату за другой — особенное восхищением у Элли вызвала комната с большими окнами во всю стену и головокружительный вид из окна, всё-таки, пентхаус на последнем этаже — это нечто грандиозное.
Моя любимая комната, где я чаще всего отдыхал, понравилась ей больше остальных — из моей спальни она буквально вылетела, как пробка из шампанского — а в лабораторию только заглянула, поморщилась, пробормотала что-то, где я уловил только имя «Аза», и тут же вышла, явно не заинтересовавшись.
Большой белоснежный кожаный диван, стоявший на некотором возвышении, на белом ковре, а впереди стена из окон — когда сидишь на диване, кажется, что никакой преграды вообще нет — и ты смотришь с головокружительной высоты на Токио — и вот-вот тебя может унести ветром и сбросить вниз.
Мягкая голубоватая подсветка, покой и уют. Рядом с диваном небольшой стеклянный столик с пепельницей и аромолампой, а также несколько свечек в хрустальных бокалах — я люблю сидеть тут почти без света, включив ночник и свечку, и словно тонуть в головокружительном виде из окна, запутываться в серебристо-синих тенях и терять самого себя в бесконечной круговерти сознания.
— Тут красиво, — Элли замерла, покосившись на диван.
— Присаживайся, — я уселся сам, подавая ей пример.
Элли неловко села на некотором расстоянии от меня, уставившись на уже вечереющий город, замерла, словно не в силах оторваться, переплетя пальцы.
Я зажёг одну из свечей и тоже уставился, только на неё, так как Элли была намного прекраснее даже самых красивых видов.
Через некоторое время я встал и подошёл к бару в этой же комнате, налил нам по бокалу вина, которое казалось в полумраке тёмно-алой венозной кровью.
— Я жутко неловкая, — когда она принимала у меня бокал, наши пальцы соприкоснулись, и я ощутил, как они дрожат у неё. — Постоянно на что-то натыкаюсь, что-то проливаю… А вдруг я опрокину бокал на твой белоснежный ковёр или диван? — с беспокойством спрашивала она, заглядывая мне в глаза, как нашкодившее дитя.
— Да, пожалуйста, чувствуй себя как дома, — я легко дотронулся бокалом до её бокала и насладился коротким хрустальным звоном, словно неким сигналом. — Расслабься. Не думай о глупостях. Поверь, я вполне способен заплатить не только за чистку ковра, но и за новый ковёр, если придётся. Так что, если тебе захочется, можешь поливать его вином сколько угодно.
— Постараюсь, — Элли коротко улыбнулась и снова уставилась в прозрачные окна, отпивая из бокала. — В смысле, постараюсь расслабиться, а не испортить твою мебель.
Так мы приговорили одну бутылку. Открывать вторую я не решился, так как иначе мог действительно стопроцентно получить Элли в постель… только мертвецки пьяную, что мне совсем не улыбалось.
Кажется, я тоже немного опьянел, поэтому мой жест — протянуть руку и накрыть пальцы девушки своими — показался мне самым естественным и нужным. Словно яркая, сильная потребность, которую невозможно не реализовать.
Элли немного вздрогнула, но руку не убрала. Мне показалось, что на миг она словно разучилась дышать.
Не ощутив сопротивления, вскоре я начал поглаживать её пальцы, поднимая руку немного выше, чтобы коснуться запястья, участка кожи, ограниченного рукавом платья, там, где беззащитно бился пульс — как у живых людей.
Словно яркая вспышка — и я уже целую её, вжимая в спинку дивана, яростно и страстно, не в силах остановиться.
Я открыл глаза — и встретил её взгляд — в нём не было страха, как я боялся, только неугасимое пламя желания, целое море нежности и робкое согласие… кажется, на всё.
Я уложил её на диван, забрал пустой бокал и поставил его на столик.
— Можно? — мои пальцы замерли над первой пуговицей её платья.
Элли колебалась всего несколько секунд, затем неуверенно кивнула.
— Если ты захочешь, я остановлюсь, — ещё одна успокаивающая ложь, которую всегда говорят девственницам… Но я бы действительно остановился, она обладает слишком большой ценностью для меня, чтобы я терял её из-за собственных похотливых желаний.
Меня охватила нежность, словно океан — её фиолетовые глаза, широко распахнутые — поглощают меня, волны накатывают, тёмные, как вода в пруду в безлунную ночь, тягучие и густые, будто кисель. Топкие, как болото.
Мои пальцы уже ласкают её нежную шею, проводя линии по белоснежной коже.
Я склоняюсь ниже — и целую шею, плечи и верх груди, доступный мне в вырезе платья.
Она постепенно превращается из напряжённо застывшей, как мраморная статуя, в живой огонь, настоящее пламя. Её глаза мерцают так, что могут ослепить своим блеском, дикой красотой.
Я осторожно расстёгиваю пуговицы по одной, целую открывшиеся мне участки плоти, затем немного приподнимаю её одной рукой, а второй растягиваю лифчик. Снять его не доставляет особого труда.
Мои пальцы и губы скользят ниже, когда я вновь укладываю её, уже раздетую наполовину, задевая
