народе существует, но, подумал Антон, хотя поговорка и есть, а наш русский Иван никогда бы так не поступил. Даже если бы поскупился поделиться табаком на полную цигарку, так уж «сорок» – меньшую долю всей цигарки – соседу бы обязательно оставил. Иначе бы прослыл жадюгой, с каким даже рядом пос…ть – и то мерзко.
Немецкие солдаты производили впечатление людей крайне подавленных, находящихся в тяжелом шоке. Большинство их были, конечно, теми, кого можно было назвать настоящими гитлеровцами – по духу, умонастроениям, вере в то, за что они охотно, с энтузиазмом, пошли на разбойную, грабительскую войну. По преданности гитлеровским идеям и самому Гитлеру. Но среди них, безусловно, были такие, кого просто вовлекли, насильно втянули в то безумие, что породил Гитлер, а немецкий народ охотно подхватил. А то бы не воевала германская армия так, как она воевала, не было бы у нее таких побед, не дошли бы они до берегов Волги и снегов Кавказа, не работала бы германская промышленность в тылу так, как она работала, создавая столько оружия, военной техники, боеприпасов. Вот те, для кого гитлеровская война за владычество над миром не была их войной, они-то почему в таком удручении, так подавлены бесславным концом гитлеровских авантюр, катастрофой, постигшей Германию вместо обещанного главенства над Европой, над миром, над Россией, которую так презирал Гитлер, планировал превратить до Урала в германскую провинцию, протекторат, а русских – сделать слугами и рабами германцев? Или, может, – думал Антон, всматриваясь во все подряд лица и ища хотя бы одно, чем-то отличавшееся ото всех остальных, – они просто придавлены гигантской усталость от всего, что им выпало испытать, что происходило в последние дни? Есть ведь такая черта, предел в человеческом организме, в его реакции на окружающее, за которым уже нервы, сознание отказываются что-либо воспринимать, глухи и бесчувственны даже к самому трагическому, самому личностному, вплоть до смертного приговора, смертной казни…
Жаль, думал Антон, очень жаль, что он не знает немецкого. А то вышел бы к этим солдатам, завел бы с ними разговор. Ведь какие на часах минуты, это же История с большой буквы, перелом двух эпох, любая деталь важна, значительна, драгоценна, а дальше, со временем, эта ценность будет только возрастать…
Ротой, в которой был Антон, командовал Ферапонт Ильич Куфаев, младший лейтенант сорока восьми лет, сельский учитель из какого-то глухого угла Костромской области. Чуть ли не оттуда, не из тех лесов и болот, в какие завел поляков Иван Сусанин, и все они там погибли, не сумев выбраться обратно. Когда Ферапонт Ильич называл деревню, в которой родился, жил и учительствовал, где остались его семья, дети, отец с матерью преклонных лет, то он обязательно добавлял: на карте не ищите, даже на самой подробной нашей деревушки нет.
Вспоминая потом о Ферапонте Ильиче, Антон всегда думал, что с командиром роты в берлинском сражении ему и его сотоварищам необыкновенно повезло. Будь на месте Ферапонта Ильича кто-нибудь другой или не будь Ферапонт Ильич школьным учителем со знаниями географии, истории и невероятной любознательностью, все впечатления, унесенные Антоном из Берлина, остались бы совсем другими, не столь обширными, разнообразными и памятными.
Получив после капитуляции берлинского гарнизона приказ перемещаться, «подтягиваться» в северную часть города, в район с названием Моабит, отведенный для дислокации 3-й ударной армии, Ферапонт Ильич истолковал слова «перемещаться, подтягиваться», так, что можно не слишком спешить, даже вообще не спешить, какая разница, когда «подтянуться», – завтра или послезавтра. Спешить действительно было незачем и не для чего: Берлин разгромлен и взят, все его защитники в плену, с белыми повязками на рукавах, до полного завершения войны остались часы, минуты; советские войска уже далеко на западе, за Берлином, на берегах Эльбы, соединились с американскими передовыми отрядами на «виллисах», «доджах» и легких танках, хлопают союзников по плечам, курят их сигареты с мундштуками, а союзники курят нашу русскую солдатскую махорку и удивляются, как такое вообще можно курить и оставаться живым: каждая затяжка бьет наповал.
И Ферапонт Ильич, зная об этом, худой, как жердь, сутуловатый от многолетнего сидения над ученическими тетрадками, с резкими морщинами по углам рта, желтыми, крупными, криво посаженными, прокуренными зубами, совсем не военный видом, манерами себя держать с подчиненными ему бойцами, после остановки всех боевых действий на территории Берлина словно бы вообще забыл, что он командир, война еще не вполне закончена, и дал волю своей природной ненасытной любознательности, стал просто начитанным человеком, богатым всевозможными знаниями, впервые в своей жизни попавшим за границу, которому интересно все подряд, а больше всего хочется увидеть своими глазами, то, о чем он когда-де читал про Германию в своих книгах.
В район Моабит можно было двигаться напрямую, но это был путь по окраинным, ничего собою не представлявшим улицам, захламленным пустырям, кладбищам, через территории сгоревших складов, каких- то заводиков и мастерских. Этот неинтересный путь Ферапонт Ильич сразу же забраковал. Он решил вести свою роту через центр, где шли самые ожесточенные бои, где находился рейхстаг, рейхсканцелярия, правительственные здания, министерства, где самые знаменитые берлинские улицы – Фридрихштрассе, Лейпцигерштрассе, Унтер ден Линден – Аллея под липами, площадь Александра Первого, названная так в честь русского императора, победителя Наполеона, самые главные парки, театры, музеи, мосты через Шпрее, украшенные скульптурными фигурами, художественным литьем из бронзы и чугуна.
Из своей полевой сумки Ферапонт Ильич извлек план-путеводитель по Берлину на немецком языке издания 1906 года, подобранный им среди бумаг на одном из берлинских пожарищ. Сдув с него крошки махорки и хлеба, Ферапонт Ильич разгладил план ладонями на колченогом столике в полуразрушенном доме, в котором ночевала рота, долго его изучал, бормоча под нос названия берлинских площадей и улиц, и потом сказал окружавшим его бойцам:
– Ребята, такой великолепный случай упускать нельзя! Если не пройдемся по Берлину сейчас, не поглядим на него, то, скорей всего, не увидим уже никогда. Я предлагаю двигаться вот так, таким макаром, – и он провел по карте пальцем зигзагообразную линию, – видите вот этот квадратик? – это Зоологический сад; по данным 1906 года, в нем было все зверье мира – и страусы, и пингвины, и крокодилы. Что в нем сейчас – не знаю, но что-нибудь да есть. Потом Тиргартен, национальный парк, гордость Берлина и вообще всех немцев. Надо же на него хоть одним глазом глянуть? Надо! Бранденбургские ворота, памятник архитектуры, им сто пятьдесят лет. Символ побед прусских королей, прусского воинства. Надо глянуть? Надо! Возле них гитлеровцы свои военные парады устраивали, факельные шествия. А можно ли у рейхстага не побывать? Да ни за что! На нем наш флаг развевается, теперь этот рейхстаг – символ нашей победы над фашистской Германией! Так что, ребята, двигаем, а насчет жратвы не беспокойтесь, нас любая солдатская кухня покормит.
И рота единодушно, оживленно, весело, с громадным энтузиазмом «двинула», больше всего увлеченная тем, что предстоит увидеть рейхстаг, о котором все знали еще на Одере, с берегов которого в середине апреля началась наступление на Берлин. Войти в Берлин, взять рейхстаг, поднять на нем знамя – и точка, конец Гитлеру, конец фашизму, конец войне!
47
Второй раз рота расположилась на ночевку в магазине готового платья. Никаких платьев, костюмов, вообще никакого товара в нем не было, пусты были и подсобные, складские помещения. Война привела Германию к тому, что производство изделий невоенного назначения и свободная торговля почти полностью приостановилась; опустел и перестал действовать и этот магазин, судя по всему – когда-то богатый, дорогой, привлекавший состоятельных покупателей. В нем оставались только полки, поместительные шкафы, зеркала и множество манекенов, изображавших мужские и женские фигуры с красивыми головами и лицами из папье-маше.
Но вот опустилась недолгая весенняя ночь, в зале, где на деревянном мозаичном полу улеглись солдаты, сгустился мрак – и стало жутко. Казалось, стоявшие по углам, вдоль стен манекены – это живые люди, лишь хитро притворившиеся немыми и недвижными, они в заговоре, затаенно ждут только какого-то момента, чтобы ожить и начать действовать. Какова их цель, что они хотят, замыслили – неизвестно и непонятно, но непременно что-то недоброе. Невольно хотелось на всякий случай придвинуть к себе поближе автомат или винтовку, держать их наготове.
ЧП не могло не случиться, и среди ночи оно произошло.
Один из крепко заснувших солдат забыл о манекенах. Проснувшись, он увидел человеческие фигуры на фоне большого, широкого окна, бог знает что вообразил, закричал диким голосом, схватил автомат и
