Журнал `Юность`, 1973-3

*

Качались медленно вагоны,
Вставали станции в окне,
И люди плыли сквозь перроны
Совсем откуда-то извне.
Бренчали парни на гитаре
И, чтоб в дороге не пропасть,
В кульках картошку покупали,
Дешевую простую сласть.
На встречных сквозняках курили
И, никогда с весельем врозь,
Смешили проводницу или
Сквозь щеку «продевали» гвоздь.
Я на разъезде дальнем вышел.
Ступил ногой на светлый мох.
Деревья оказались выше,
Чем я себе представить мог.

*

В поле ночь. Свежо. Морозно.
Выпал снег в березняке.
И уснуть ещё не поздно,
И заря на сквозняке.
Хлопья снежные по ветру,
Зарумянившись, летят.
Все труднее брать на веру
Освещенный снегом сад.
Сыплет снег на ветви яблонь,
Облепляет провода…
То-то снегу! Снег навален
На скрипучий протвень льда.
Продувной, холодный ветер.
И заря. И не уснуть
На бунтующем рассвете,
Закидавшем снегом грудь.
Тут и спать — так, пробудившись,
Наблюдать, как в белизну
Сад уходит, тонут крыши…
Клонит сон, а не засну.

Проза

Этери БАСАРИЯ КАК ПАХНУТ ТРАВЫ

Рассказ

Рисунок Иннокентия КУДИНОВА.

В доме нас четверо: Хаджаратович, Лейлико, Тамада и я.

Хаджаратович — это мой отец. Но ни папой, ни папочкой, ни папкой я никогда его не называю ни в мыслях, ни на словах. Не получается. Не похож он на папочку и на папку, он похож на Хаджаратовича, и все.

Лейлико — моя вторая мама («мамочка», как говорит она), или попросту мачеха. Звучит, празда, грубовато, А Лейлико мягкая, резкого слова от нее не услышишь. От длительных бесед даже очень мирного характёра Лейлико устает и жалуется на головную боль; чужие печали, как она объясняет, её травмируют. Хаджаратович называет Лейлико «Сметанкой». Кожа у нее редкостной белизны. Если же учесть, что её волосы и брови черные-пречерные, ну прямо смоляные, то самый яростный враг и тот скрипнет зубами, но промолчать промолчит: духу не хватит сказать, что Лейлико некрасива.

Тамада же — огромный сибирский кот с зеленоватыми глазами; он обожает валерьянку, от которой приходит в неистовство. Из-за этой порочной склонности и получил свою кличку.

О себе что рассказать? Мне шестнадцать лет, учусь в ветеринарном техникуме и являюсь прэдставительницей нового подрастающего поколения, если говорить словами Хаджаратовича.

В техникум меня устроил Хаджаратович. Он там преподает. И вообще мы потомственные ветеринары, дедушка тоже был ветеринаром. Правда, у него не было диплома. Он лечил настойками из траз, словом, народными средствами, и, говорят, это здорово у него получалось.

У Хаджаратовича есть диплом, зато он не лечит, а делится в техникуме опытом, почерпнутым из множества книжек. По совместительству, заодно с моим дядей, живущим в деревне, он делает вина с сахарным сиропом. Конечно, не из любви к жанру. Потом они вино продают односельчанам дяди или оптом в соседние села к поминкам и свадьбам. Я мечтаю, что когда-нибудь Хаджаратовичу не повезет в этом — например, полопаются все бочки с вином или ещё что-нибудь случится. Может, тогда он бросит это дело? А?

Я, по всей вероятности, получу диплом ветеринара, чтобы, как утверждает Хаджаратович, продолжить славные традиции нашего дома. Но я против.

И вовсе не потому, что мне противны «наши четвероногие друзья», как ласково называет их Хаджаратович на лекциях. Ничего подобного, я их даже люблю, и преимущественно здоровыми. Каждое лето, когда гощу в деревне, завожу дружбу с телятами и козлятами. Телятам таскаю соль, которую они нетерпеливо слизывают с ладони шершавыми языками.

Языки у «их ну точно наждачная бумага, только мокрые. Как можно раньше выпускаю козлят из загона, чтобы здоволь напрыгались на солнышке. Но традицию продолжить не хочу. Однако пока каждое