Зеленый лазер с дымом — полный вперед! Еще один ба-а-льшой глоток… и… 'Вниз по теченью неба', опаньки! Хорошо пошла! 'Калипсо давай!!!'
Дала…
Что же касается «Чайфа», то ныне — это, пожалуй, единственный из динозавров, не только не захлебнувшийся в потоке талой воды, но и сохранивший посреди всеобщего блядства нормальное человеческое лицо /приятный оборот! — прим. ред./
Отчего это произошло — не знаю, то ли от того, что Шахрин, не доверяя особо менеджерам, сам решает все принципиальные вопросы, то ли вообще такие крепкие парни оказались.
Я даже думаю, что, может, и стоило залезть в болото, чтобы зарабатывать деньги для тех, кто их сам заработать не может: детей, чистой воды, зоопарков и т. д. /Ходили даже слухи, что «Чайф» собирается отстегнуть энную сумму на лечение старому Урлайту. Опоздали вы, ребята, да и, случись это, не стал бы я о вас ничего писать./
Самое интересное, что на творческой стороне дела это отразилось наилучшим образом: программа на 90 % состояла из новых песен, и каждая — на голову выше всего того, что делалось раньше. 'Ты — моя крепость', «Шабенина» /это, наверное, то, что делают из Шабеньи, по аналогии — 'свинина — свинья'/ а говядина — говядья — прим. ред.//, 'Оставь нам нашу любовь' — всего и не упомнишь.
Выгнав своего новобранца — гитариста Пашу Устюгова /на хрена козе баян?/, они обрели, наконец, свое истинное лицо. Это, в общем, такая рок-н-ролльная литургия, духовное действо, причем, если вдуматься, абсолютно христианское по содержанию. Прямые аналоги — Ю2 и Спрингстин. Впрочем, то, что последний — американский Шахрин, известно уже давно. Вова откуда-то из воздуха брал губную гармошку, и собравшийся у сцены народ плясал от души.
Надобно заметить, что такой изумительной охраны порядка я не видел еще ни разу. Два сонных мента сидели где-то на самой галерке и добродушно поглядывали на резвящуюся внизу молодежь. В зале можно было орать, пить, курить, трахаться. Можно, наверное, было даже разжечь на полу костер из стульев и играть через него в чехарду — слова никто не скажет.
И почти все это мы исправно проделывали: играли в «слона», кричали 'ура!' в 'Сибирском блюзе', да только вот… было в нашем поведении какое-то исступление, остервенение…
***
Закроем на этом летопись Времени Колокольчиков, оно ушло, и Урлайт, верный его летописец, останется с ним навсегда.[15] Но эпоха не кончается в один день, и отдельные ее гонцы долго еще будут встречаться нам на ветвистых наших дорогах.
Просто в тот день колокольчики звенели особенно призывно, и мы, пытаясь ухватиться за летящие их язычки, прыгали в истерике все выше и выше.
БАРДАК В ЛЮБЛИНО
Празднование 100-летия Нестора Махно
28.10.89
Странная, недобрая молва ходит об этих краях. То бедолага какой решит путь спрямить — и с концами, то вроде зверя там видали, да такого, что не приведи Господь… А запах-то, запах! Особенно по весне.
Виной тому — аэрационные[16] поля, проще говоря — говняные отстойники. Уж не знаю, привозят ли сюда говно на машинах или само оно стекается, но факт остается фактом — все, что круглосуточно, ежедневно и ежегодно высерается славным городом-тружеником, в конце концов оказывается здесь. В Люблино.
Сливается же все это дело в огромные ямы, разбросанные там и сям на площади во много квадратных верст. Есть ямы, где продукт посвежей, так что, в случае чего — накроет с головкой, пикнуть не успеешь. А в тех местах, куда сливали в давние годы, там все уже отстоялось, спрессовалось и начинает потихоньку обзаводиться собственной флорой, а коегде уже и фауной. Люди туда забредают редко, так что живет все это своей потаенной, неведомой окружающему миру жизнью.
Это не шутка. Когда местный исполком собрался застраивать наиболее древние участки, ученые замахали руками: с ума сошли?! Тут впору зону национальным парком объявлять — уникальный микроклимат, одних только птиц — более двухсот разновидностей!
Приятель мой, местный житель, говорит, что птиц он, правда, не считал, а вот зайцев и лисиц видел неоднократно. А один раз даже… Ну, это так, к слову.
Посреди этого заповедника стоит полутораэтажный сарай, очаг местной субкультуры, называемый Клубом Аэрации имени какого-то летчика /пролетавшего, очевидно, над вышеупомянутыми полями и от восторга /или запаха/ не справившегося с управлением/.
Короче говоря, лучшее место для празднования столетия со дня рождения Нестора Ивановича Махно трудно даже и представить.
И надо же было такому случиться, что обитательницей одной из ветхих лачуг, на которые то и дело натыкаешься, гуляя промеж резервуаров, оказалась ни кто иная, как Наталья Ивановна Комарова /в обиходе — 'Комета'/ — главная затейница и капельмейстерица предстоящего увеселения.
Ей и карты в руки.
Получился у нее в результате такой гротесковый спектакль на тему 'как это делалось в начале 80- х'.
Строжайше законспирированная толпа на станции метро «Текстильщики», полнейшее неведение относительно того, на какой остановке вылезать из автобуса и куда далее идти, уютный дымящий и звенящий зал, увешанный лозунгами 'Воля или смерть', 'Здесь и сейчас' и черно-красными флагами, герои минувших дней, ползающие меж рядов в поисках утерянных сумок, где у них 'еще осталось', да и сама Комета с кометой же, нарисованной на щеке, и в десантном х/б.
Для начала кожаный анархо-синдикалистский конфедерат вкратце описал жизненный путь Нестора Ивановича, а потом долго спорил со Свином через весь зал, в каком году тот помер — в 34-м или 35-м.
Затем вылезло 'Гуляй-Поле'.
Это опять тот самый случай, когда давно и хорошо всем известный человек вдруг взял да и начал петь. И впервые на моей памяти — не зря. Тощий и пьяный Сантим скакал по сцене козлом и жизнерадостно орал, что у него в одном кармане — гандон, а в другом — гавно, и вообще, весь мир — бардак, ну и и т. д.
Все очень радовались такому стечению обстоятельств и всячески Сантима подбадривали. Вот только бы нашлась какая добрая душа, да склеила бы им примочку — фуз там или компрессор — тогда вообще все ништяк будет. А то гитара жидковата.
Толстый, выряженный в ночной колпак, заросший Анч откупорил эквалайзером бутылку пива и для начала объявил, что после его сеанса все станет гораздо круче — у кого-то отрастут выбитые зубы, а у иных — и третья нога.
Потом все было как в сказке: после третьей песни Анч сказал, что 'аппарат бля — гавно', а оператор ответил, что если 'бля гавно', то вообще никакого не будет, а Комета пошла утихомиривать Анча, а тот дал ей по голове и сбросил со сцены, а оператор вырубил звук, а гитарист кинул на пол пару усилителей, а Анч раскрутил микрофон как пращу и. уйнул его в зал, а вслед за ним туда же полетел еще и баллон, распыляющий на лету оранжевую нитро-краску…
А потом, когда мы вышли покурить, откуда-то сзади протянулась рука с мятым червонцем и заплетающимся голосом спросила, где здесь можно поссать.
