страх.
И вот предложила она нам пройти по саду чуть дальше, и в полдень подкрепиться немного; и поднялись мы, и привела она нас туда, где лозы увили изгороди и шатром сомкнулись над головою, подобно зеленым аркадам; там стоял накрытый стол, заставленный изысканными яствами и напитками. И пригласила нас ведьма садиться. Воистину обед тот не пробудил в нас ни малейшего аппетита; и сказал я себе:'Яд! яд!'; и ровно то же подумали и собратья мои, как признались они мне впоследствии. И увидел я, как Бодуэн извлек из ножен меч, и понял я, что задумал Золоченый Рыцарь нанести удар тут же, не медля, как только заметит что-либо подозрительное. Я же сидел подле ведьмы; и положил я руку на кинжал, висящий у пояса. От глаз колдуньи не укрылось и это, и побледнела она как смерть, и задрожала; и что бы ни ели мы и ни пили за тем столом под шелестящими виноградными листьями, все подносила она нам своей рукою; и тогда убедились мы, что госпожа острова и впрямь задумала было погубить нас на этом самом месте, да только устрашилась свирепого взгляда Бодуэна и моей угрожающей руки.
Вскоре стало очевидно, что колдунья не в силах более высидеть с нами за одним столом. Она поднялась, и улыбнулась нам призрачной улыбкою трупа, и позволила удалиться, и поспешила обратно в дом. И весьма порадовались мы, избавившись от ее общества. Однако как сами мы опасались удаляться от дворца, на случай, ежели произойдет что-то новое, так и ведьма не могла вовсе оставить нас в покое; но трижды в тот вечер, в каком-нибудь уголке сада, либо рощи, либо на лугу сталкивались мы с нею, встречая пепельно-бледное ее лицо, и полный ненависти и гордыни пристальный взгляд; и всякий раз ведьма принуждала себя улыбнуться, и поворачивала прочь с каким-нибудь пустым словом.
Наконец солнце стало клониться к закату, и пришли мы к лестнице, и застали там колдунью: как обычно, она поджидала нас. Но когда приблизились мы, никому не подала госпожа руки, но двинулась вверх по ступеням, и мы пошли за нею, не говоря ни слова.
И вот оказались мы в зале, где накрыт был воистину королевский стол, и повсюду горели восковые свечи, и над всем этим нависал великолепный каменный свод. Мы подошли к возвышению, и уселись, ведьма на трон свой из золота и слоновой кости в конце стола, я - по правую ее руку, лицом к залу, а спутники мои - напротив меня, спиною к выходу.
Изысканные яства и напитки, выставленные перед нами, ни в чем не уступали прежним, однако мы к ним не притронулись и пальцем, но сидели, не сводя глаз друг с друга, минуты две, может статься, а ведьма переводила взгляд с одного на другого, и дрожала так, что руки ее тряслись, словно в припадке паралича.
И вот, наконец, я поднялся, и поднес руку к груди (ибо Бодуэн вручил мне флакон, прежде чем подошли мы к лестнице); и заговорил громко; странно и гулко прозвучал голос мой в роскошном зале. 'Госпожа, - сказал я, что-то черезчур бледна ты ныне, словно бы удручена или недужна. Выпей же за мое здоровье вот из этого драгоценного флакона, и снова поправишься ты и повеселеешь'.
С этими словами поднял я флакон над головою. Тут ведьма ужасно изменилась в лице; закричав беркутом, она вскочила на ноги и потянулась к сокровищу, дабы отнять его. Но я левой рукою толкнул ее назад к трону; тут подоспели Бодуэн и Артур, и схватили колдунью за плечи, и крепко-накрепко прикрутили к трону веревками, что запасли заранее. Ведьма же, едва отдышавшись, завизжала в голос:'Ах, все теперь погибло, и гордый мой дворец, и я вместе с ним! Развяжите меня, предатели! - развяжите, глупцы! и дайте мне один глоток воды могущества; тогда я расскажу вам все, и вольны вы будете уйти восвояси вместе со своими рабынями, ежели пожелаете. А! отказываетесь развязать меня, отказываетесь, да? Ну что же, тогда, по крайней мере, и вы, глупцы, погибнете под развалинами, и они тоже, изменницы, исхлестанные плетью, истерзанные пытками дурочки, что не сумели от меня спастись. О, освободи меня, освободи! - ты, в чьих объятиях я провела столько ночей, освободи и дай отпить славной воды могущества!'
Так взывала она; а, надо сказать, что тело колдуньи уже утратило всю свою былую красоту: кожа ног и рук обвисла и пожелтела; теперь ведьма, ровно так же, как и лицо ее, выглядела воплощением вздорной и жестокой гордыни; и слова ее утратили смысл и превратились в звериные завывания. Но что до меня, понял я, что глоток воды этой нам не повредит, раз уж ведьма так упрашивала вернуть ей флакон; засим извлек я пробку, и отпил, и тут же словно бы пламя пробежало у меня по жилам, и почувствовал я, что силы мои утроились, и взор мой сделался на удивление ясен; и поднял я глаза, и оглядел залу, и ло! там стояла Аврея, прикованная за лодыжку к третьей от возвышения колонне; а напротив нее - Виридис; а у следующей, четвертой колонны Атра. Тогда закричал я громким голосом, что громом раскатился по ведьминскому залу:'Ло, что я вижу!' И обежал я стол вокруг, и подтолкнул и потащил за собою Бодуэна и Артура, взывая:'Идите сюда, идите! Они нашлись, они здесь!' И поспешил я к своей возлюбленной, и увидел, что одета она в одну лишь белую сорочку, снизу доверху забрызганную кровью, и лицо ее осунулось и побледнело; и слезы хлынули из глаз бедняжки при виде меня, но ни слова не слетело с ее уст, хотя поцелуи их были сладостны.
Тогда обернулся я к своим спутникам, а те стояли, словно громом пораженные, не понимая, что происходит; и подошел я к ним, и дал отпить из флакона; и глаза их открылись, и силой сравнялись они с великанами; и каждый устремился к своей возлюбленной. Бодуэн же, прежде чем поцеловать Аврею хотя бы раз, ухватился за цепь, что приковала бедняжку к колонне, и выдернул ее голыми руками. Судя по всему, поступил он на редкость мудро, ибо в завываниях ведьмы снова послышались слова:'А, забавляйся себе с цепями, забавляйся подольше! ибо уже слышится гул, и дрожит замок, и вот-вот рассыплется в прах! Ах, мерзавки на свободе! Горе мне! - ужели суждено умереть одной!' И снова превратилась речь колдуньи в бессвязные вопли; а тем временем я и Артур подхватили своих возлюбленных на руки, и поспешили за Бодуэном на лестницу и дальше, в напоенный свежестью, благоуханный сад, где луна уже роняла тени.
Остановились мы в некотором отдалении от замка; подземный гул, о котором поминала злобная старуха, все нарастал, пока не превратился в гром, и у нас на глазах высокие белоснежные стены и отделанная золотом крыша обрушились вниз, и огромное облако пыли поднялось к чистому, осиянному луною небу.
Мы глядели да дивились, равно как и возлюбленные наши, что до сих пор не вымолвили ни слова; но не успели двое других погоревать по этому поводу, как дал я Виридис отпить воды могущества, и вернулся к ней дар речи, и тотчас же осыпала она меня словами нежности, кои я вам пересказывать не стану. Затем дал я флакон Аврее и Атре; и сей же миг и они тоже заговорили со своими возлюбленными.
Воистину ничто не нарушало нашего счастья теперь, в преддверии ночи, ибо вода могущества придала сил и дамам, ровно так же, как и нам, и излечила все раны и рубцы, что претерпели тела их от гнусной ведьмы; глаза освобожденных пленниц засияли, щеки налились и окрепли, губы сделались непередаваемо сладки, а руки - сильными и нежными.
И вот постояли мы там, глядя, как тает и превращается в ничто прекрасный дворец, а затем снова подхватили наших любезных на руки, ибо цепи помешали бы им идти, и спустились к кромке воды, где оставили Посыльную Ладью, дабы на всякий случай держаться поблизости от судна; ибо не знали мы, что станется с островом теперь, когда владычица его погибла. Тут принялись мы за дело, и при помощи мечей освободили милые лодыжки от цепей, и развернули сверток с вещами, некогда доверенными Заряночке. Так Аврея заполучила назад свое платье, а Виридис - сорочку, поверх которой набросил я свое зеленое сюрко; Атра же завернулась в походный плащ Черного Оруженосца. Что до босых их ножек (ибо Атра ни за что не соглашалась обуться роскошнее, чем ее сестры), мы покрыли их бессчетными поцелуями, так что и ножкам, надо думать, не на что было пожаловаться.
Засим поднялись мы на борт нашей ладьи, и принесли кровавую жертву ее призраку, и, веселясь и ликуя, помчались по бескрайней озерной глади назад, к дому. И говорили мы:'Все это сделала для нас дорогая Заряночка'.
А теперь, моя Виридис, хотелось бы мне, дабы восполнила ты пробелы в рассказе, поведав Заряночке, как поведала нам, что приключилось с вами тремя и со злобной тварью начиная с того самого момента, как отправили вы Заряночку в путь, и вплоть до того мгновения, как глаза мои впервые увидели вас прикованными к колоннам того самого дворца, что ныне рассыпался в прах.
Нимало не возражая, Виридис подхватила рассказ и молвила:'Постараюсь ничего не забыть; а вы, сестрицы, поправьте меня, коли собьюсь. Распрощавшись с тобою, дорогая Заряночка, тем ранним утром,
