старших видишь только в зимние каникулы — летом они едут в пионерский лагерь… Всё же лучше, когда в доме звучит молодой голос.
Сельский Совет и правление колхоза «Охотник» находились напротив. Рультына остановилась и вопросительно посмотрела на дочь.
— Может быть, мне пойти с тобой?
— Не надо, ымэм, — ответила Анканау. — Я пойду одна.
— Ладно, иди, — вздохнула Рультына.
Она стояла на улице до тех пор, пока дочь не скрылась за дверьми правления.
В комнате, примыкавшей к председательскому кабинету, толпились женщины и строители. Бригадиры громко разговаривали, назначая людей на рабочие места.
Когда Анканау вошла, многие женщины притихли и уставились на неё. Сдержанный шёпот пронёсся по комнате.
— Какая красавица! — тихо произнёс кто-то из плотников.
— Чейвына дочка, — шепнула женщина с большим, остро отточенным пекулем в руках.
— Должно быть, в правлении будет сидеть, — предположила полная женщина с татуировкой на носу.
Анканау молча прошла сквозь толпу в кабинет.
За столом в непромокаемой куртке с жирными пятнами сидел Василий Иванович Каанто, председатель колхоза. Он разглядывал большой лист бумаги, испещрённый синими линиями. Напротив него, перегнувшись через стол, стоял бригадир строителей Миша Ачивантин в ватнике, заляпанном масляной краской.
— Я занят! — крикнул Василий Иванович, не поднимая головы.
— Ничего, я подожду, — скромно сказала Анканау.
— Выйдите, выйдите, — скороговоркой, не отрываясь от бумаги, произнёс председатель.
— Я здесь подожду…
Председатель поднял голову. Он долго всматривался в лицо девушки, как бы стараясь припомнить, кто она такая.
— Вы из района! — догадался он, наконец, и гостеприимно заулыбался.
— Да… То есть теперь я здесь, — запинаясь, ответила Анканау. — Вчера приехала.
— Ачивантин, ты выйди, — строгим голосом приказал Василий Иванович. — Займусь товарищем из района.
Ачивантин не тронулся с места. Он усмехнулся.
— Какой это товарищ? Это же Анка! Дочка бригадира шестого вельбота Чейвына.
Глаза председателя округлились, сквозь смуглую кожу проступила краснота.
— Ты же была совсем маленькая девочка… Пионерка… — растерянно произнёс он. — Вот как дети быстро растут.
Анканау стояла перед председателем и смотрела ему в глаза.
— По какому вопросу? Отец послал? Или мать — Рультына? — забросал он её вопросами, суетливо поправляя на столе чернильный прибор из моржового бивня.
— Я сама пришла, — ответила Анканау, — насчёт работы.
— Похвально! Похвально! — глядя на Ачивантина, чтобы спастись от глаз девушки, сказал Василий Иванович. — Сейчас такое движение идёт, чтобы молодёжь после школы шла на производство. Образованные кадры во как нам нужны! — Каанто провёл ребром ладони по горлу, показывая великую нужду в образованных кадрах.
— Можем взять пока учётчиком, — продолжал он деловитым тоном, — либо кассиром… Есть должность воспитателя в детском саду…
— Я хочу пойти на разделку, — сказала Анканау, дождавшись паузы. — На берег.
— Вот ещё придумала! — отмахнулся Каанто. — Каждый дурак может пекулем резать. А мы тебе найдём работу по твоим знаниям. Торопиться некуда. Иди отдыхай. Вернётся твой отец с промысла, вместе с ним и подумаем.
Каанто поглядел на Ачивантина и веско добавил:
— Выбор профессии — важное дело.
— Я сегодня же хочу на работу, — твёрдо повторила Анканау. — На берег. Скажите, в чью бригаду мне идти?
— Мы предлагаем тебе как лучше, — сказал Каанто.
— Мне не надо как лучше. Пошлите туда, где все работают.
— Как хотите, — сердито пожал плечами Каанто. — Рядом в комнате бригада Йиленэу. Идите к ней. Скажите, что я послал.
Анканау встала и, не оглядываясь, вышла из комнаты.
Йиленэу оказалась полной женщиной с татуировкой на носу. Она критически оглядела одеяние Анканау и процедила сквозь зубы:
— Не боишься испачкаться?
Действительно, Анканау и не подумала о своей одежде. На ней был толстый шерстяной свитер, жакет и чёрная юбка. На ногах капроновые чулки и туфли на каблучках.
— Я пойду переоденусь, — стараясь казаться спокойной, сказала Анканау.
— Беги быстрее, если не хочешь опоздать.
На берег Анканау спустилась в старой застиранной камлейке, в лыжных брюках, заправленных в высокие резиновые сапоги. В руках она держала давно не бывший в употреблении, заржавленный пекуль.
Йиленэу ещё раз оглядела её и улыбнулась. Девушке её улыбка показалась одобрительной, и она тоже улыбнулась в ответ.
Вдруг бригадирша нахмурилась и показала на пекуль:
— Наточи!
Она подобрала из-под ноги плоский камень и подала.
Когда-то давно Анканау видела, как женщины точат пекули. Надо водить лезвием наискось по точилу. Вроде бы дело нехитрое, но едва девушка начала, как камень выскользнул и больно ударил через резину сапога по большому пальцу ноги. Нагибаясь за точилом, Анканау услышала сдержанный смешок.
Зажав пальцами камень и стиснув зубы, Анканау водила лезвием пекуля взад-вперёд. Иногда она пробовала пальцем острие, но дело не двигалось. Вдобавок она едва не порезала палец. Хорошо, что пекуль затуплен, что только царапнул кожу.
— Эх, дочка! — Йиленэу отняла у Анканау камень и пекуль.
Через три минуты лезвие заблестело.
Пока не пришли вельботы с добычей, резали жир на мелкие кубики для жиротопки.
На длинном деревянном столе, выщербленном множеством порезов, высились горы склизкого светло-жёлтого жира — моржового и китового. Женщины проворно стучали пекулями, не переставая переговариваться. Языки их работали быстрее рук. Глядя на своих соседок, Анканау удивлялась их ловкости. Они почти не смотрели на свои руки.
А ей приходилось туго. У соседок уменьшились горы жира, а перед ней всё ещё высилась заметная куча. Пальцы скользили по костяной рукоятке пекуля, по столу, смазанному толстым слоем жира. Того и гляди, как бы пальцы не попали под нож.
Если бы на помощь не пришла Йиленэу, сидеть бы за столом Анканау до вечера.
Мелко нарезанный жир загрузили в автоклавы, и наступила передышка.
Женщины уселись на прибрежную гальку, поближе к воде, где берег не так был запачкан жиром и кровью зверя. Одни точили пекули, другие разговаривали между собой, обсуждая домашние новости, Йиленэу рассказывала об электрической швейной машине, присланной дочерью из Анадыря.
— Шьёт, как пулемёт, — хвалилась она, не видевшая другого оружия, кроме охотничьего. — Не успеешь нажать на педаль, как строчка готова. Первые дни никак не могла приноровиться. Шила рубашку, не рассчитала, наглухо застрочила рукава. Остановиться не может, всё трещит машинка, хотя материя кончилась… Как пулемёт.
Анканау сидела в сторонке и смотрела на море. Далеко гудели моторы. Если напрячь зрение, можно
