— Я не против, — сказал Асканов, понимая, что взваливает на себя огромную ответственность. Но уйти в сторону после случившегося было бы трусостью. Он считал себя отчасти виноватым в произошедшей трагедии.
— Все, что требуется от нас, будет сделано, — заверил Захаров. — Если нужно, звоните мне напрямую.
— То же самое, — сказал Куприянов. — Сергунина оставить с вами?
— Да, — кивнул Асканов.
— Я выделю вам человека, — решил Захаров. — Конечно, от действий Ващенко… но в конце концов мы теперь знаем, чего можно ожидать, хотя и ценой… потерь…
— Да. Специалист от вашего ведомства нужен, — согласился Асканов. — Я не снимаю с себя вины за все, что случилось. Авантюр больше не будет.
Ввиду поспешного отъезда двоим членам госкомиссии не пришлось стать свидетелями вечерних событий, взбудораживших Васильевск. Схватка у театра была скоротечной и тихой, за ней могли наблюдать лишь жители близлежащих домов. Не успел стать ее свидетелем и Мацевич. Когда он подошел к театру, все уже закончилось. Журналист мог видеть лишь поспешную ликвидацию следов сражения. Мацевич проклинал себя за нерасторопность, хотя он вовсе не бездельничал, а передавал по факсу в редакцию подробный репортаж о событиях в следственном изоляторе. Когда он справился с этим и наспех перекусил, было уже около шести. Мацевич устремился к театру, надеясь застать участников переговоров, но опоздал. Зато он в полной мере лицезрел другое событие, которое окрестил в своей статье «массовым психозом жителей Васильевска».
Мацевич всю жизнь что-то придумывал. Это было для него естественно. У него оказалось богатое воображение. Будучи еще подростком, учеником седьмого класса, он заинтриговал сверстников своим мнимым участием в мнимой организации, которую называл БСНЛ. Это расшифровывалось только для приближенных и означало «борьбу с несовершеннолетней любовью». Мацевич уверял, что это военизированная организация, следящая за моральным обликом молодежи и выносящая суровые приговоры наиболее распущенным особам. Часто на перемене он подходил к окну, делал таинственные знаки, с усмешкой утверждая, что общается таким образом с секретными агентами. Как ни странно, вся эта чушь действовала, создавая ему среди многих авторитет. Еще тогда он понял, что чудеса и тайны, шарлатанство, блеф и обман действуют на психику людей гораздо сильнее, чем правда. Поэтому, став журналистом, он с удовольствием принял предложение поработать в еженедельнике «Экспресс-Инфо», где от авторов вовсе не требовалось точного следования фактам, а нужна была именно способность придумывать — чем невероятней фантазия, тем лучше. Это было совершенно понятно: унылый, убогий атеизм, «здравый смысл» надоели гражданам, серьезность газет утомила их еще при коммунистах. И потому еженедельник стал расходиться, как горячие пирожки на базаре. Вот и сегодня Мацевич ожидал, что придется в очередной раз высасывать статью из пальца — или списывать ее с гостиничного потолка. Это как придется.
Но в этот вечер Мацевичу не пришлось напрягать свою фантазию. В половине седьмого немногочисленные представители городской интеллигенции обычно подтягивались к театру. Мацевич, попытавшись выяснить у хмурых милиционеров, что произошло, и нарвавшись на грубость и угрозы физического воздействия, уныло побрел к гостинице. Навстречу ему шли довольно нарядно одетые пары и семьи. Но что-то было в них странное. Мацевич остановился и замер на краю тротуара. Никто из проследовавших мимо даже не взглянул на него. Никто не произнес ни слова. Люди шли в театр с возбужденными, блестящими глазами, излишне быстрой, неестественной для культмероприятия походкой. И они не общались друг с другом, даже не смотрели на своих близких. Их глаза странно блестели и были устремлены вдаль, словно что-то привлекало и завораживало их взор.
Что за черт, подумал журналист, они как будто обкурились. Ему не раз приходилось видеть людей в состоянии наркотического опьянения, и они выглядели примерно так же.
— Эй, подождите! — крикнул он непроизвольно, увидев знакомое лицо. Навстречу ему шел Клевцов.
После тех событий в театре он не поехал в Москву, а вернулся в гостиницу. Но спустя некоторое время ученый почувствовал странный непреодолимый позыв. Он вышел из гостиницы и, подобно лунатику, устремился к театру. Перед глазами его стояла афиша сегодняшнего спектакля: «Три сестры». Он не знал, зачем идет в театр, но не мог себя контролировать. И лишь когда Мацевич схватил его за локоть, он остановился.
— Это я, Мацевич, журналист, — сказал Михаил. — Помните, я был там, в тюрьме?
— Да-да, припоминаю, — сказал Клевцов.
— Что случилось? Вы можете объяснить мне, что здесь произошло?
— Сегодня спектакль, — с улыбкой сказал Клевцов. — Надо идти…
Он попытался вырвать рукав, но Миша не отпускал.
— Какой спектакль? Что здесь было?
— А, здесь… Сражались тут, — сказал Клевцов. И вдруг его словно отпустило. Он с изумлением воззрился на проходивших мимо театралов. — Глаза у них какие… — пробормотал он.
— У вас были такие же, — сказал Мацевич. — Что происходит? Куда все идут?
— «Три сестры», она там играет, — сказал Клевцов, и блаженная улыбка снова растянула его губы, хотя он и пытался сдержаться.
— Ну и что? — допытывался Мацевич. — Здесь же было черт знает что. Какой спектакль? Кто «она»? Вы не в себе, по-моему.
Он даже встряхнул ученого, вызвав искреннее возмущение того.
— Отпустите меня! — запальчиво потребовал Клевцов. — Я опаздываю. Ну-ка! — И он изо всех сил рванулся, высвободился из рук ошеломленного журналиста и быстро зашагал к театру. Поколебавшись несколько секунд, Мацевич направился за ним.
Если бы ему удалось пробиться к афише, висевшей у входа, он бы увидел, что «Три сестры» заменены в этот вечер спектаклем «Орфей спускается в ад». Батанов еще толком не знал, что же произошло, но твердо понял одно: на услуги Эдика и Алины больше рассчитывать не приходится. В «Орфее» Алина играла Кэрол, но это была не главная роль, Батанов заменил Воронину молоденькой актрисой. До конца сезона оставалось недели три, и он надеялся продержаться, а там уже найти нового режиссера. Отыскать равноценную замену Алине он даже и не надеялся. В конце концов, подумал он, свет клином на этой мадам не сошелся. События этого вечера, однако, показали, что и здесь он ошибается.
— Евгений Сергеевич!
Батанов вздрогнул: впервые в жизни вахтер без стука и разрешения ввалился в его кабинет. «Нажрался», — была первая мысль. Но спиртным не пахло.
— Ты что? — испуганно спросил он.
— Там спектакль заменили, зрители все спрашивают, будет Алина играть или нет.
— Не будет, — строго сказал Батанов. — И что это ты так… входишь?
— Извиняюсь, — сказал вахтер, — а как же без нее?
— Ну вот как, — пробормотал Батанов, — так вот как-нибудь придется…
— Понятно, — вздохнул старик и вышел явно удрученный. Но самое поразительное было то, что его настроение вдруг передалось и директору.
— А действительно, как же без нее? — спросил он себя, и вдруг эта легкомысленная замена Алины в спектакле как-то ударила его изнутри, он даже не знал, как описать свое чувство, — ну как будто он оттолкнул от себя голодную нищую старуху, а оказалось, что это его мать. Чувство было не совсем таким, оно было вообще ни с чем не сравнимым, но по силе не меньшим. Что ж я сделал-то? — спросил он себя. А что было делать?
Эти горестные размышления прервала странная делегация, состоявшая из двоих мужчин и двух женщин, опять-таки без стука вошедших в его кабинет. Один из мужчин, Брыкин, заведовал отделом культуры в мэрии, второй был заслуженным ветераном всех последних войн и почетным гостем всех торжественных мероприятий, за что заслужил кличку Кащей Бессмертный. Одна из женщин была редактором местной газеты, вторая — женой мэрского работника.
— Евгений Сергеевич, что здесь происходит? — с гневными интонациями в голосе вступила жена
