мне просто повезло? Я решилась на преступный риск из-за того, что у меня не хватило мужества действовать?
— Великий Боже! — прошептала я в солнечное утро, превратившее запах крови, бензина, пыли в далекий кошмар, — хоть бы мне больше никогда не пришлось делать такой выбор!
Без тени предчувствия, что очень скоро наступит момент, когда передо мной встанет выбор куда страшнее!
Одно из ночи выводилось ясно: в Джеке Лантри сочетались сентиментальность и спокойное мужество, хотя при некоторых обстоятельствах выплескивалась и неуравновешенность. Весьма сложная личность. Как остро и глубоко он переживает события за внешним своим спокойствием. Рискнул жизнью, легко, естественно, в стараниях хоть немножко подбодрить мальчишку, которого видел первый раз в жизни.
А стало быть, рискнул бы тем более, чтобы отомстить девушке, небрежно отшвырнувшей его.
В субботу утром я выехала из Виллоубанка еще до семи. Воздух был хрустально чист, с прохладцей, но ночной ветерок предотвратил мороз, и на росе искрился солнечный свет. Тут и там в ложбинах у дороги молочные коровы поднимали головы, лениво поводили на меня взглядом и опускали снова. Я услыхала пение птиц, проезжая лесом.
Дорога летела под колесами, я насвистывала в приподнятом настроении, у меня даже чуть-чуть кружилась голова. Если даже моей жизни и вправду угрожает опасность, сегодня — нет! Мало кому известно, что я еду в Брисбейн на свадьбу моей кузины. Да неважно, пусть хоть всему миру! Все угрозы остаются в Виллоубанке. Не стану даже думать об опасностях!
Какой чудесный день! Как приятно повидаться с семьей. Даже собака как будто обрадовалась мне, и погода дивная; свадебная церемония прошла просто и красиво, обед удался тоже, чудесный, веселый. Только одна закорючка возникла в планах Ширли и Чарльза: неожиданная забастовка летчиков мешала им добраться до Сиднея вовремя на корабль, отправляющийся в круиз по Тихому океану. Над медовым месяцем нависла угроза.
Однако, будучи человеком, умеющим справляться с трудностями, Чарльз купил билеты на специальный экспресс в Сидней.
Провожать их на Южный вокзал отправились всей гурьбой — веселая хохочущая толпа, вызывающая добродушные улыбки у окружающих. Когда громкоговоритель предупредил, чтобы провожающие отошли от вагонов: «Пожалуйста, специальный экспресс на Сидней отправляется через минуту», Чарльз извлек из кармана рулончик серпантина, и они с Ширли принялись забрасывать гостей. Сомнительно, одобрили бы железнодорожники такую забаву, но в бурном веселье вряд ли это кого трогало. Купе в поезде были старомодные, без кондиционеров — поезд был добавочный, пущенный везти пассажиров, свалившихся на железнодорожный департамент из-за забастовки на самолетах — и окна тут открывались.
— Завтра на причале, — крикнул Чарльз, — нам некому будет бросать серпантин, так что держите! Держи, Джеки! — он кинул мне ленту — я стояла совсем близко к окну.
— Экспресс на Сидней отбывает. Отойдите от вагонов, — спокойно предупредил громкоговоритель. — Пожалуйста, отойдите от вагонов.
Все отступили, поезд тронулся. Ширли с Чарльзом, стоя у открытого окна, махали нам, вились ленты серпантина. Одна рука у меня была занята лентой, а другой я махала, отметив уголком глаза, без всякого беспокойства, что кто-то стоит совсем рядом, тесня меня. Но такая толчея, не удивительно.
В следующую секунду меня внезапно толкнули вперед, резко и сильно.
Сохраняя равновесие, я попыталась шагнуть вперед, но недостаточно быстро — споткнулась о чью-то ногу и кувыркнулась вперед, чувствуя, что падаю: весь мир для меня в эту секунду воплотился в мелькание металла — поезд набирал скорость; в грохот и перестук огромных безостановочных колес — устрашающе близко. Случилось все настолько стремительно, что я даже вскрикнуть не успела. Даже испугаться и то не успела.
Какой-то непонятный толчок, но не от соприкосновения с махиной поезда — и я резко отлетела в сторону и свалилась, приземлившись не очень грациозно, но целая и невредимая, на четвереньки на асфальт платформы. Я услышала, как в ужасе вскрикнула женщина, я так и не узнала — кто, знала только — не я.
На четвереньках я оставалась всего секунды две-три, но так четко увидела окружающие детали, что запомнила их навечно: моя сумочка, валяющаяся раскрытой на асфальте, содержимое ее россыпью рядом, безупречно острые, ножевые складки на темно-синих брюках человека, на чьи ноги я свалилась, чересчур загогулистые пряжки на дамских туфлях передо мной.
Сыпались вопросы, восклицания, спокойный мужской голос произнес:
— Позвольте помочь вам. Все о'кей. Все нормально.
Поезд еще постукивал в трех шагах от меня, и говоривший, наверное, понимал, каким грозным и близким он кажется мне. Когда я поднималась, он приобнял меня: я была в просторном шерстяном жакете, рука сумела захватить материю и отбросить меня в сторону от грохочущей сокрушающей смерти.
Слышались недоуменные возгласы: «Да что случилось?» «Боже мой! Поезд прошел совсем рядом!» «Кто это?» «Она чуть не попала под колеса!»
Я обернулась посмотреть, кто держит меня. Довольно моложавый мужчина, черноволосый, с встревоженными синими глазами, он повторял:
— Все о'кей. Вы в безопасности. Поезд ушел. — Точно бы утешая малого ребенка, которому привиделся кошмар. Я вспомнила кто это: старший брат Чарльза — Том; женатый, у него несколько детишек, привык, видно, иметь дело с маленькими забавными человечками, которым снятся кошмары. Чувствовалось, опыт у него в этом большой.
— Это вы… вы… — я даже не могла толком говорить, — поймали меня?
Он кивнул и бросил в толпу:
— С ней — о'кей. Не ранена. Расступитесь, я провожу ее.
Краснолицый толстяк, промокнув лицо, заметил:
— Черт побери, Том! Здорово это ты! Удачно, что у тебя такая стремительная реакция!
— Вы спасли мне жизнь! — глупо проговорила я.
— А, ерунда! Пойдемте, найдем для вас местечко посидеть!
Том крепко обнимал меня, оберегая, пока мы шли. И, по-моему, в этот момент я была не меньше благодарна ему за это, чем за спасение моей жизни.
— Тут где-то моя сумочка… — неопределенно проговорила я.
— Элен ее подняла.
Том усадил меня. Я видела, как он говорит с железнодорожниками и полисменом. Подбежала мама, подсела рядом, тревожно расспрашивая, что случилось. Кто-то принес мне стакан воды. К полисмену и Тому подошел отец. Наверное, объяснить, что я не ранена, что винить некого.
Я видела и слышала, что творится вокруг, но как сквозь пелену, как сторонний зритель. Наверное, я была близка к обмороку. Я понимала — надо сделать то, другое, но двигаться не хотелось. Лишь одна законченная мысль пробивалась сквозь дурман в голове: все спрашивали, что случилось, и мне хотелось крикнуть — меня пытались убить! Под колеса поезда меня столкнули нарочно!
Но даже тогда я соображала, что определенно все-таки не знаю. Ни у кого из свадебных гостей поводов убивать меня нет. Но разве кто заметил бы постороннего, смешавшегося с толпой? Никто бы даже и не понял, что посторонний. На такой-то людной платформе. Ему только требовалось — облачиться в парадный костюм, улыбаться и махать новобрачным, а может, он даже и ленту серпантина держал. Стоя позади меня вплотную, чтобы я не заметила его. Риск, конечно — я ведь в любой момент могла обернуться, узнать. Но не такой уж и великий.
Но происшествие могло — и очень даже вероятно, — быть попросту случайностью.
В такой давке — очень даже легко. На стоявшего сзади нажали, а он нечаянно сшиб меня. Наверняка, так и получилось. Когда тронулся поезд, задние стали напирать, и передние не сумели сдержать натиск.
Минут через десять я опомнилась, отряхнула юбку, поудивлялась, что не «поехали» колготки, поскорбела над состоянием перчаток, улыбнулась и поблагодарила очаровательную жену Тома за
