Все снова радостно ахнули, а Дина, широко открыв глаза, бледная и дрожащая, смотрела на бумагу, точно не понимая, о чем писал Гринько.
Дина все так же смотрела на письмо широко открытыми глазами, только теперь из них катились и падали на землю крупные слезы, и она не пыталась скрыть их от товарищей.
Дальше Тарас Викентьевич сообщал адрес Измайловой и предупреждал, что вслед за этим письмом Дина получит от нее письмо. Гринько советовал Дине не отказываться от искреннего предложения Измайловой жить у нее.
В конце письма Тарас Викентьевич писал о своем ранении, о том, что теперь, когда наши войска совместно с партизанским отрядом взяли родной город, его назначили на другую работу, в другое место.
Остаток дня все жили под впечатлением этого письма, горячо обсуждая предложение неизвестной им женщины – Измайловой.
Укладываясь спать, Саша сказала Дине:
– Интересно, какая она, эта Измайлова? Тарас Викентьевич пишет о ней: «…человек исключительной души». Верно, это так. Разве плохая женщина возьмет чужого ребенка!..
За перегородкой, на половине мальчиков, до глубокой ночи шел разговор о том же.
– Конечно, ей надо ехать к этой Измайловой, – соглашался с Витей Мирошка.
– А жаль! Вот ведь девчонка, а какая! Все бы они такими были! – повертываясь к стенке лицом и зевая, проговорил Витя.
– Да, жалко, – стараясь сказать это слово обыкновенным тоном, отозвался Мирошка, но в голосе его зазвучала такая грусть, что Витя повернулся и с сожалением взглянул на товарища. Впрочем нежные чувства Мирошки к Дине для него да и для остальных ребят не были секретом.
Мирошка вздохнул и начал раздеваться.
Шли дни за днями, и, наконец, Дина получила письмо от Измайловой.
Письмо Измайловой было написано красивым, размашистым почерком. Ребятам оно понравилось.
В ответном письме Дина написала, что согласна на предложение Веры Михайловны.
Она много ночей не спала, обдумывая свою будущую жизнь с чужой женщиной, но другого выхода не было – взять Юрика к себе она не могла, ей было всего лишь пятнадцать лет, и нужно было еще долго и много учиться для того, чтобы встать на самостоятельный путь. Кроме того, Дину неудержимо влекло желание поскорее увидеть брата. Сердце же подсказывало ей, что она сумеет сдружиться с Верой Михайловной.
Дина ждала вызов и готовилась к отъезду.
По-прежнему она избегала бывать одна. В одиночестве страшными призраками обступали ее воспоминания, горе снова захлестывало ее. Она удивлялась Саше. Та тоже пережила много утрат: немцы повесили ее мать, а брата увели в рабство. Горе свое Саша сначала переживала бурно, а теперь совсем успокоилась и могла даже рассказывать о своем прошлом. А Дина не могла говорить о родных, вспоминать о Косте. И чтобы не вспоминать, не бередить раны, она старалась быть все время с ребятами и одна в горы уходила только плакать.
Однажды вечером она с Мирошкой задержалась на берегу Байкала.
– Дина, отчего ты все молчишь? – спросил ее Мирошка и, не дав ей ответить, продолжал: – Это нехорошо. Ты боишься вспоминать и поэтому не можешь привыкнуть к своему горю…
Дина молчала. Первый раз без всяких предисловий с ней заговорили о прошлом. Обычно все избегали этой темы.
– Нельзя же, Дина, так упорно жить прошлым… Ты стала совсем другая, какая-то полувзрослая, полубольная, – продолжал Мирошка. – Знаешь, такое твое состояние я бы даже назвал эгоизмом. Ведь и у меня немцы мать замучили, так же, как ты, я потерял отца. А у Вити, у Анатолия, у Славки та же трагедия…
– Ну что же, люди бывают разные, – со вздохом сказала Дина. – Одни меняются, другие – нет. – Она улыбнулась. – Ты вон тоже как изменился.
– Я? – Мирошка удивленно вскинул брови. – Если хочешь знать – я не изменился. Я просто себя пока что в руках держу. А в общем, я такой человек, что мне самому от себя трудно иногда бывает. Я, Дина, золото мыть не могу – скучно мне. Урожай убирать – не могу… Это я все насильно делаю.
– Тебе все романтику надо, – засмеялась Дина.
– Совершенно верно, – согласился Мирошка. – Мою натуру только романтика сдерживает, а так я опять хулиганом буду…
– Нет, Мирошка, ты теперь уже не будешь хулиганом… – уверенно сказала Дина.
– Может быть, только потому, – перебил ее Мирошка, – что я буду учиться и жить во имя будущего…
– А! Я и забыла, что ты хочешь быть инженером межпланетных сообщений, – засмеялась Дина.
Мирошка долго молчал и потом заговорил о другом:
– Теперь вот ты едешь к брату, к какой-то хорошей женщине. Она постарается заменить тебе мать. Будешь учиться… Новые впечатления, новые друзья… и нас забудешь, Дина! – взволнованно закончил он.
– Что ты, Мирошка! – Дина положила руку ему на плечо. – Разве можно забыть вас? Мы все связаны таким, что во всю жизнь не забудется!
– Сядем, Дина, – предложил Мирошка. – Я хочу поговорить с тобой.
Дина послушно села, прислушиваясь к тихому плеску воды и похрустыванию гальки под ногами стоящего подле нее смущенного Мирошки.
Она вспомнила, как встречалась с Костей на берегу речки в родном городе. Вот так же от свежести передергивались плечи, так же под ногами хрустела галька и в стороне плескалась вода… Только тогда пела она о счастье, а Дина боялась радоваться.
Костя что-то хотел сказать ей тогда и не решился. Он взял ее руку в свои…
Дина опомнилась – Мирошка держал ее руку и второй раз спрашивал:
– А меня, скажи, ты тоже забудешь не скоро?
– Что ты, Мирошка, конечно! – смущенно ответила Дина, отнимая руку.
– И будешь писать мне? И я буду твоим самым близким другом? Нет? – Мирошка в темноте вглядывался в ее лицо.
Она молчала.
– А! Я понимаю тебя – опять жизнь в прошлом, – жестко сказал он и нараспев, с издевкой процитировал четверостишие из Костиного стиха:
